Кривой домишко - Агата Кристи Страница 25

После ухода Тавернера наступило молчание, потом я спросил:

— Па, а какие они, эти убийцы?

Старик задумчиво посмотрел на меня. Мы с ним так хорошопонимали друг друга, что он тут же догадался, какая именно мысль побудила менязадать этот вопрос. И ответил очень серьезно:

— Да. Сейчас все это чрезвычайно важно для тебя… Тыстолкнулся с преступлением вплотную и уже не можешь оставаться просто стороннимнаблюдателем.

Я всегда по-дилетантски интересовался наиболее заметнымиделами, которыми занимался уголовно-следственный отдел, но, как сказал отец,оставался при этом сторонним наблюдателем. Но сейчас — и София поняла этонамного быстрее меня — от расследования убийства зависело очень многое в моейжизни.

Старик продолжал:

— Не знаю, верно ли ты адресовал свой вопрос. Могупорекомендовать тебе побеседовать на эту тему с парочкой занудных психиатров,работающих у нас. У них наверняка на все припасен готовый ответ. Да и Тавернерможет снабдить тебя обширной информацией по этому вопросу. Но ты хочешь знать,что думаю по этому поводу лично я, исходя из своего опыта общения спреступниками?

— Вот именно, — благодарно сказал я.

— Какие бывают убийцы? Некоторые… — на лице отца появиласьмеланхолическая улыбка. — …Некоторые из них — исключительно приятные люди.

Наверное, вид у меня был несколько ошеломленный.

— О да, именно, — продолжал отец. — Приятные и вполнеобыкновенные люди — как ты, или я, или тот парень, с которым мы недавнобеседовали, Роджер Леонидис. Убийство, видишь ли, зачастую являетсяпреступлением дилетанта. О гангстерских делах я не говорю. Нередко создаетсявпечатление, что эти приятные и вполне обыкновенные люди совершали убийствопочти случайно: просто вдруг оказывались в какой-то экстремальной ситуации иличто-то позарез им было нужно: деньги, женщины, например, — и они убивали сцелью заполучить желаемое. У них не срабатывал тормоз, который срабатывает убольшинства людей. Ребенок, как ты знаешь, претворяет желание в действие безмалейших угрызений совести. Он сердится на своего котенка и говорит: «Я убьютебя», и бьет его по голове молотком. А потом долго и страшно страдает от того,что котенок больше не шевелится. Многие дети вытаскивают младших сестренок ибратишек из колясок и топят их — из чистой ревности. С возрастом они начинаютпонимать, что так поступать нельзя: ведь за этим последует наказание. Еще позжеони начинают чувствовать сердцем невозможность таких поступков. Но некоторыелюди, подозреваю, так и остаются нравственно незрелыми. Умом они понимают —убивать нельзя, но сердцем этого не чувствуют. В моей практике не было ниодного убийцы, который бы по-настоящему раскаивался в содеянном… Вероятно, этои есть Каинова печать. Убийцы стоят в стороне от рода людского, они «другие»…Да, убивать нельзя — но эта заповедь не для них: в их случае убийство былонеобходимо, жертва сама напросилась, в этом единственный выход…

— Как ты думаешь, мог ли кто-нибудь убить старого Леонидисапросто из ненависти?

— Из чистой ненависти? Нет, это маловероятно. — Отецвзглянул на меня с любопытством: — Под ненавистью ты, вероятно, имеешь в видудоведенную до высшей степени неприязнь. Но существует еще ненависть — ревность,которая развивается из любви и разочарования. Констанс Кент, по общемуутверждению, очень любила своего младшего брата, которого убила. Нопо-видимому, она хотела, чтобы предназначаемые ему любовь и нежность былиобращены только на нее. Думаю, люди гораздо чаще убивают тех, кого любят,нежели тех, кого ненавидят. Потому что только те, кого любишь, могут сделатьтвою жизнь по-настоящему невыносимой. Но всех этих рассуждений тебенедостаточно, да? — продолжал отец. — Ты хотел бы получить от меня некийуниверсальный опознавательный знак, по которому смог бы безошибочно узнатьубийцу среди явно нормальных и приятных людей?