Три комнаты на Манхэттене - Жорж Сименон Страница 25

Через полчаса по зданию суда разнесся слух, что Лурса будет защищать Эмиля Маню. Он еще сидел в кабинете прокурора. Дверь все время оставалась закрытой, только раз Рожиссар покинул комнату — он обещал жене позвонить в половине двенадцатого и, не желая говорить из кабинета, ходил в соседнее помещение.

— Он чуть ли не умолял мальчишку, чтобы тот согласился взять его защитником! — сказал месье Жердь своей не менее длинной супруге, находившейся на другом конце провода.

Прокурор явно преувеличивал. Правдой было лишь то, что описываемая им сцена прошла довольно-таки нелепо, и повинны в этом были в равной мере все присутствующие. Рожиссар с Дюкупом растерялись, когда юноша рассвирепел и отказался отвечать на их вопросы. Они отошли к окну и стали вполголоса совещаться. Вернувшись к столу, Дюкуп объявил:

— Я считаю своим долгом сообщить вам, что по закону вы можете уже сейчас вызвать сюда своего будущего адвоката и потребовать его присутствия при дальнейших допросах…

Понятно, что при слове «адвокат» Маню машинально взглянул на Лурса. Просто по ассоциации идей. Однако Лурса чуть ли не покраснел. Возможно, ему еще удалось бы скрыть свои чувства от людей взрослых. Но не от этого мальчугана, потому что те чувства, которые сейчас владели им самим, были столь же наивными и столь же бурными, как чувства ребенка.

Он буквально сгорал от желания защищать Эмиля! И так как он знал, что желание это светится в его глазах, он отвернулся.

Маню ему не доверяет. А раз не доверяет…

Те двое, Рожиссар и Дюкуп, ничего не поняли, потому что реакция Эмиля была чисто мальчишеская, не как у взрослого, но он, Лурса, решил, что понимает, так как хотел понять. Эмиль насторожился. Он думал: «Возможно, из-за него меня и взяли… Он сердится, что я скомпрометировал его семью… Он в родстве со всеми этими людьми…»

И он произнес вслух, стараясь поймать взгляд своего партнера по игре:

— Я выбираю господина Лурса!

Это означало: «Вы видите, я ничего не боюсь! Мне нечего скрывать! Я и сам еще не знаю — враг вы мне или друг. Но сейчас, когда я доверился вам, доверился по доброй воле, вы не посмеете меня предать!..»

Прокурор и следователь переглянулись. Дюкуп озабоченно почесал авторучкой кончик своего длинного носа. А Лурса просто сказал:

— Согласен… Полагаю, господа, что в таком случае после опознания личности обвиняемого вы дадите мне время изучить дело. Давайте отложим допрос на завтра.

Прокурор вызвал секретаря.

Когда Лурса вышел из прокурорского кабинета, до Николь и госпожи Маню уже дошла новость. Они обе одновременно поднялись со скамейки. Николь поглядела на отца с любопытством, только с любопытством. Она еще не понимала. И предпочитала выжидать.

Но трудно было требовать такой же выдержки от матери Маню.

Вся публика в приемной могла видеть их троих — в центре Лурса, поглядывавшего вокруг с каким-то странным выражением. Некоторые нарочно замешкались, чтобы на него посмотреть.

У госпожи Маню были красные, заплаканные глаза, в руке она комкала носовой платочек. Подобно всем несведущим в вопросах правосудия, она засыпала Лурса вопросами:

— Раз его не обвинили, почему же его не выпускают? Как же можно держать в тюрьме человека, когда против него нет никаких доказательств? Все это те, другие, господин Лурса! Поверьте мне, я его знаю и говорю, что его втянули другие…

Кое-кто улыбался. В глазах адвокатов зрелище их коллеги, на которого насел клиент, всегда немного комично. Поэтому-то они стараются избегать публичных сцен.

А он, Лурса, продолжал стоять здесь словно нарочно. Госпожа Маню тоже была чуточку смешна, смешна и трогательна, как-то удивительна жалка, минутами трагична.

— До последнего времени мальчик даже из дома никогда не выходил… В конце концов, если хотите, это я виновата в том, что произошло… Я ему каждый день твердила: «Эмиль, разве можно после работы безвыходно сидеть в комнате? Ты слишком много читаешь… Пойди подыши свежим воздухом, повидайся со своими сверстниками». Мне хотелось, чтобы его друзья заглядывали к нам вечерком, играли в какие-нибудь игры…

Время от времени она, несмотря на свое волнение, бросала на Лурса чересчур проницательные взгляды; несмотря ни на что, она не доверяла ему, как, очевидно, не доверяла любому, даже сыну.

— Он начал по вечерам уходить с Люска, и мне это определенно не понравилось… Потом стал возвращаться все позже и позже, да и характер у него изменился. Я не знала, куда он ходит… Иногда он спал в ночь всего часа три…

Слушал ли ее Лурса? Он смотрел на Николь, которая с некоторым нетерпением ждала конца этих излияний. Смотрел на тонкое лицо матери Маню, которая считала своим долгом время от времени всхлипывать.

— Если это ему поможет, не стесняйтесь с расходами… Мы люди небогатые. У меня на руках свекровь… Но ради него я соглашусь до конца моих дней сидеть на черством хлебе…

Молодой стажер изредка слал корреспонденции в одну парижскую газету. Не снимая мантии, он сбегал за фотографом, который жил напротив здания суда. И оба внезапно возникли перед Лурса, причем фотограф был вооружен огромным аппаратом, каким снимают новобрачных или банкеты.

— Разрешите?

Госпожа Маню приняла достойный вид. Лурса даже бровью не повел. Когда съемка окончилась, он сказал Николь:

— Проводите госпожу Маню до дому. Дождь, по-моему, стал еще сильнее. Возьмите такси…

Он был уже почти с ними, но они еще не приняли его в свой круг. Особенно чувствовалось это за завтраком, который подавала Карла, поднявшаяся для такого случая из кухни. Новая горничная, которая явилась нынче утром, не подошла, по крайней мере по словам Фины.

Фине так не терпелось узнать все подробности, что она, подавая на стол, не переставала расспрашивать Николь. Не то чтобы она не доверяла Лурса. Тут, возможно, крылось нечто более серьезное, чем недоверие. Она просто не знала его и боялась, как бы он не навредил!