Смерть в катакомбах - Ирина Лобусова Страница 25

Вопль, резко перешедший в судорожное рыдание, разрезал плотную тишину. Было около четырех часов дня, и персонал «Парадиза» только приступал к работе — кабаре открывалось в шесть. На местах уже были все работники кухни и большинство артистов. В последнее время порядки в клубе ужесточились, артистов собирали тоже к четырем и заставляли репетировать почти до прихода гостей.

Вопль доносился из закутка возле кухни, где переодевались танцовщицы. И почти никого не удивил. В последние дни скандалы, крики, слезы, оскорбления стали обычным делом. Матильда безжалостно вышвыривала артисток за малейшую провинность. А тех, кто оставался работать, доводила до истерики.

Все знали, что это связано со странной и страшной смертью Антона Кулешова, из-за которой руководство кабаре, и в первую очередь Матильду, не оставляли в покое. Доходило до арестов — по малейшему подозрению в неблагонадежности любого из персонала кабаре могли схватить жандармы сигуранцы. Румыны были твердо уверены, что Антона Кулешова убили партизаны — за сотрудничество с оккупантами, для устрашения остальных артистов.

Поэтому они готовы были арестовать кого угодно, чтобы под пытками выбить признание и подтвердить свои подозрения о том, что среди персонала «Парадиза» затесались партизаны. Так были арестованы несчастная посудомойка, на место которой пришла работать Зина, два помощника повара и трое официантов. Все они бесследно исчезли в подвалах пыточной румынской полиции, и об их судьбе боялись говорить вслух.

Поэтому Матильда, практически постоянно находившаяся в состоянии нервного срыва, безжалостно тиранила артистов. Все понимали, что она боится новых арестов. И бедствия на кабаре обрушились именно после смерти Кулешова. Но об этом было не принято говорить вслух.

Поэтому вопль, донесшийся из закутка артисток, был делом привычным. И практически никто на него не отреагировал, кроме Зины. Она пришла на работу раньше всех остальных и уже успела переодеться в униформу, которую сама себе и придумала: большой фартук из жесткой мешковины, защищавший одежду, и косынку, полностью скрывавшую волосы, чтобы они не падали на лицо и не мешали в процессе работы.

Зина работала в «Парадизе» вот уже несколько дней и чувствовала себя так, словно находилась в аду. Работа была чудовищно тяжелой. Катастрофически болела спина и все время трескалась, воспалялась кожа на руках. Особенно печально дело обстояло после мытья кастрюль. Отмывать их, вернее, сдирать с них технический жир, очень плотный и вязкий, было очень тяжело. Этот жир в обычное, мирное время никто не позволил бы использовать на кухне. Но в войну даже этот вонючий нутряк был верхом роскоши, придавая вкус безвкусной ресторанной еде.

Практически все готовилось на подсолнечном масле и некачественном нутряке. И отмывать после этого кастрюли и казаны было смертной мукой, о которой и понятия не имел никто из посетителей ресторана.

После арестов персонала в «Парадизе» привычной атмосферой стал страх. В нем жили абсолютно все — начиная от владельцев и заканчивая самым низшим, техническим персоналом. Поэтому, как ни пыталась Зина выяснить хоть какие-то подробности о смерти Кулешова, ей ничего не удалось.

Все хранили бетонное молчание. Говорить об этом означало подписать себе смертный приговор. А самоубийц не было, поэтому абсолютно все предпочитали молчать.

Крестовская нервничала — дни шли, а новостей не было. Она мучилась на страшной работе без всякого толка. Даже остатки еды, которые удавалось забирать домой, были не в радость. Она, можно сказать, стала очень хорошо питаться. Микола, главный повар и руководитель кухни, был человеком очень добрым и очень жалел весь персонал, поэтому позволял брать столько объедков, кто сколько захочет. К счастью, за этим не следила Матильда, слишком брезгливая, чтобы питаться объедками, ведь у нее с продуктами было все хорошо. Она закрывала на это глаза, считая, что советские ублюдки — то есть низший персонал ресторана — должны питаться объедками.

Рабочий день еще не начался, но Зина, переодевшись, давно уже находилась на рабочем месте. Она была единственной, кто среагировал на крик.

— Что это? — Крестовская замерла посреди кухни. — Неужели никто не слышит?

— Мы не слышим, — третья посудомойка, очень необщительная, сварливая женщина средних лет, имени которой Зина до сих пор не знала, злобно передернула плечами. — Слышать — себе дороже. Здесь дураков нет.

— Но так нельзя… — начала было Зина, но Люда, прервав ее, тут же утащила в угол.

— Не вмешивайся, дура! — зашипела. — Ты хочешь, чтобы нас всех с работы выгнали? Наверняка Матильда с кем-то поскандалила! Она каждый день это устраивает. Вчера отхлестала девчонку одну по щекам.

Вопль перешел в отчаянный женский плач. Какая-то женщина выла, буквально рыдала во весь голос. Слышать это было невозможно. И Зина не выдержала.

— Я так не могу, — резко прервала она Люду, все еще пытавшуюся ее образумить. Затем быстро пошла на плач.

В закутке артисток на полу, прижимая к лицу концертное платье, сидела девушка, о которой Люда рассказала, что она была последней любовницей убитого артиста Кулешова, и безудержно рыдала. Остальные артистки обходили ее стороной.

Судя по залитому слезами лицу, ставшему абсолютно белым, просто алебастровым, горе ее было самым искренним и настоящим. Остановившись на пороге, в дверях, наметанным наблюдательным взглядом Зина тут же охватила всю картину. Больше всего ее поразило поведение других девушек, которые абсолютно игнорировали горе товарки, намеренно проходя мимо нее и демонстративно не обращая никакого внимания.

Увидев и оценив это, Крестовская быстро подошла к девушке и резким жестом оторвала ее руки от лица:

— Посмотри на меня! Что случилось? Ты можешь рассказать?

На Зину уставились залитые слезами оленьи глаза ребенка — артистка была очень молода, лет восемнадцати, не старше, можно сказать, совсем еще дитя.

— Юбка… — прохрипела девушка, от рыданий сорвавшая голос, — юбка… испорчена…

— Что с юбкой? Говори! — Крестовская легонько встряхнула ее за плечи.

— Вот… испортили всю… — Девушка протянула вперед ладони, на которых лежала яркая концертная юбка — вся в уродливых, неопрятных жирных пятнах, да еще и на самых видных местах.

— Ну и что? Возьми другую! — Зина все еще не понимала причины ее горя.

— Нет другой! И никогда не было! Жаба меня выгонит, и я умру с голоду! А то и сдаст в сигуранцу!

Тут Крестовская все поняла. Действительно, артисты сами отвечали за свои концертные костюмы. А потерять работу означало умереть с голоду.