Распутницы - Алексей Наст Страница 24

Ополовинив емкости с алкоголем, поглотив Вовкину закуску и упрев в духоте летнего дня, сборище уже не говорило о предстоящей работе в квартире, а обсуждало отвлечённые вопросы. Геннадий слушал с упоением — о ворах и отце не думалось, было только вот это, общение с бывалыми мужчинами, в чём-то неудачниками, но в чём-то очень сильными… Подумалось: «Как в армии! Там были все разные и все вместе!»

Сёма Американец рассказывал:

— Я, вообще, не люблю, когда в мужской компании про секс с женами рассказывают! Ну ладно про случайные связи — для смеха. А так… Не понимаю. Наш Снегирёв Федор Палыч, ну, поняли, о ком я…

— Наш Федька, ясно…

— Он так во всеуслышание всё рассказывает в подробностях… — Сёма, укоризненно покачав головой, налил себе водки и выпил, занюхал рукой, продолжил: — Я же с детства знаю его жену — Лидию Арнольдовну. Все же её знаете? Такая суровая леди, представительная. А тут я её представляю голую, с такими сисянциями, и Федор Палыч… Нехорошо это!

У всех уже заплетались языки. Алкоголь своё страшное дело вершил по полной программе. Плюс жара и мухи.

Через некоторое время, окончив распитие, все расположились, в том числе и Геннадий, где получилось — на полу, по углам… Там и сям между распластанными мужчинами валялись пластиковые стакашки. Послышался храп.

Геннадий был как в бреду. Он и спал, и не спал. Видел, как по лицу Вовки ползала надоедливая муха, и тот, дергаясь, отогнал ее, а она, покружив, стала бегать по Апатии и, излазив всего, даже обследовала его открытый рот, но вылезла недовольная и снова обратилась к Вовке.

Геннадий по тому, как жутко вспотел и уже начал испытывать приступы похмелья, понял, что солнце перевалило за полдень. И, что поразило его очень хмельной мозг, услышал надвигающиеся голоса откуда-то издалека. Они приближались.

Скрипнула входная дверь — у бабы Зои до сих пор дверь была старинная, деревянная, по крепости превосходившая в разы дутую жестяную китайскую дрянь. Но дверь была не заперта, и визитёры вошли беспрепятственно.

Голос жены Ирины вещал:

— Сейчас, Леночка, посмотришь нашу новую квартиру. Странно, что Геннадий ещё здесь. Я думала, он давно на службе…

— На первом этаже у вас?

Геннадий узнал голос своей помощницы Каузиной. Ишь, уже потеряли его, незаменимого, Ленку прислали.

— Да, на первом. Удобно. Плохо, конечно, что балкона нет…

Голос жены смолк.

Геннадий понял — великолепная картина была перед глазами супруги и Каузиной.

— Что здесь случилось? — вопросила Ирка голосом Зевса Громовержца.

Геннадий смог поднять только голову, секунду смотрел на плавающие пятна, одно из которых было женой, а другое — верной помощницей, и больно, с ударом затылком, опустил голову на пол. Чужим голосом, но очень громко заявил:

— Пришёл Апатия! Потом все напились.

Ирина удивлённо посмотрела на свою спутницу.

Каузина категорически заявила:

— Вы говорите неправильно, Геннадий Андреевич. Апатия — не пришёл, а пришла. Моё второе высшее образование — филологическое. Пришла. Апатия — женского рода!

— Я не женского рода! — взревел Серёга, пытаясь сесть, но тут же рухнул обратно и громко захрапел.

Ирина, обращаясь к Каузиной, спросила:

— Лена, один из них мой муж?

«— Настя, зачем ты нас привела на конюшню?

Графиня, обмахиваясь платочком, морщила нос. Пани Вишковецкая хихикала, придерживая пальцами своё кружевное платье.

Конюшня, с пустыми стойлами для лошадей, была огромная. Пышный сеновал уходил под самую крышу.

— А сено, милые мои, когда вы спали на сене? — восторженно указала на сеновал баронесса.

— На сене? — Графиня хмыкнула, втянула в себя душистый аромат сухой травы. — Здесь русский дух, здесь Русью пахнет! Если духами хорошенько побрызгать… И с кем спать? Снова с потными мужиками? Прости, Наста, но меня они начали утомлять — никакого уважения к женщине, совокупляются как скоты…

Зинельс, надув губки, смешливо пожала плечами:

— Найдём более обходительных, за это не беспокойся.

— А кузнец был хорош! Ха-ха-ха! — вдруг разразилась хохотом Вишковецкая.

Графиня подхватила её хохот, замахала на Зинельс платочком:

— Придумала тоже — Митридат!

— Ну, орудие у него огромное!

В открытые ворота конюшни на них надменно глянула мисс Уивер и гордо пошла прочь. Хохот оборвался — игривое настроение улетучилось.

— Как она смела так глянуть на нас? Ничтожество! — рассердилась Бескова.

— Ненавижу эту тварь, — сказала Зинельс. — Строит из себя неприступную леди, а сама махается с Егором.

— С конюхом?

— Да.

— Он красив.

— Ужасно красив, — закатила глаза Зинельс, потом вздохнула. — Я ему намекала, что могу уступить ему, если он будет настойчивым рыцарем…

— И что?

— Ничего. Он сделал вид, что не понял меня.

— Боится твоего Ивана, — сказала Вишковецкая. — Держится за место.

— Иван просто мой друг, — отозвалась баронесса. — Друг детства.

Мари, сидевшая всё это время за пустыми деревянными кадками, в которых на зиму квасили капусту, залилась румянцем — какой стыд, отец всё-таки имеет связь с баронессой, этой красавицей, и уже ходят слухи. Если узнают точно об их связи, баронесса погибнет для света. Они ведь, эти элитные дамы, — сама добродетель. Интересно, что они имели в виду, говоря о кузнеце? Они ходили в кузницу смотреть, как он машет своим огромным тяжелым молотом? А мисс Уивер отвратительна, и Егор отвратителен. И так красив — о боже! — что голова идёт кругом.

— Я придумала забаву, — вдруг повеселела Зинельс и даже захлопала в ладоши. — Мы подшутим над Егором.

— Как?

— Очень просто. Надо найти Фёклу. О, вот и она. Ха-ха, как кстати.

В конюшню с ведром вошла русоволосая Фёкла, помогавшая кухарке на кухне и мывшая в барском доме полы, — однолетка Мари, девчонка из деревни.

— Фёкла, иди сюда! — строго приказала баронесса, приняв надменный вид.

— Да, барыня.

— Разыщи конюха Егора.

— Слушаюсь. — Фёкла кивнула и бросилась из конюшни, но Зинельс её остановила окриком: — Постой, заполошная!

— Да. — Фёкла остановилась, убрала растрёпанные волосы со лба.

— Подойди ближе. Слушай внимательно. Найди конюха Егора, скажи, пусть придёт к конюшне в лопухи. Видишь в стене дыру? — Зинельс указала на большое круглое отверстие в дощатой стене от вывалившегося сучка. — Пусть просунет своё естество сюда. Обещай, что будешь любить его ртом. А в лопухах, на его глазах — тебе стыдно.