Княжий сыск. Последняя святыня - Евгений Кузнецов Страница 24

— Увёз он её, всех увёз.

— Как увёз? Куда?

— А так, сказал, будто по твоей вине он весь товар потерял в Твери, и что есть у него кабальная запись от тебя. Что отрабатывать Марья будет долг.

Одинец выслушал всю эту чушь уже совсем спокойно. Главное — живы все. А с Егором он поговорит. Может, Яганиха и недопоняла чего…

— Что? — переспросил Александр, выходя из раздумий.

— Ты, поди, поисть с дороги хочешь? Посмотри сам, чего в печи есть. Я ныне, как Марью увезли, обезножела. Дочка старшая приходит стряпать да покормить меня. Никифор — тот, почитай, ни одного дня с той поры трезвым и не бывал. Кузню закинул… с утра — и за кружку… мерина вашего и корову с овцами Рогуля тоже свел со двора.

Утром Александр прошелся по пустому двору, вернулся в избу, подкинул дровишек в давно нетопленую и оттого дымящую печь и стал собираться в дорогу. Под потолком, на жердине мяукал одичалый и голодный кот. Дядька сидел за столом, глазея на воскресшего племянника. Еще ночью он осознал Сашкино возвращение и несколько раз пробирался в запечный кут, где тот спал, чтобы потрогать Александра: явь или почудилось? В конце концов Одинец спросонья так руганул старого кузнеца, что это сняло все вопросы: живой! Последние сомнения развеялись, когда Сашка на рассвете вылил в помойную лохань остатки бражки.

— Эх ты… Так с отцом обращаешься… — всплакнул Никифор по пропавшей опохмелке. От надрывного укора, прозвучавшего в голосе дядьки, у Одинца все перевернулось в душе, но он выдержал.

— Всё, батя. Трезветь будем.

Заскрипела и стукнула входная дверь.

— О-о! — кузнец утёр покрасневшие глаза. — Вот и власть заявилась. Щас она заступится, найдет управу на бессовестного сынка, который старика обижает. Проходи, проходи, Влас. Полюбуйся: мало того, что с того света вернулся, так еще и всю бражку у меня изничтожил!

Влас, седой, усушенный прожитыми годами старикан, как и прежде тянул на себе воз забот посельского старосты. Большая часть слободских жителей, родившихся уже на его веку, была уверена, что сколько существует село, столько существует и староста дядя Влас, и что когда помрут они и вырастут их внуки, старостой всё так же будет Влас.

— Здорово, блудный сын, — дребезжащим голоском сказал посельский, обращаясь к Одинцу, — услышал еще вечор о твоем возвращении, вот и зашёл.

Влас сердито оглянулся назад: в двери вслед за ним лезли и лезли соседские мужики. Все истово крестились, переступая порог. Толпа прибывала, помалу выталкивая старосту на середину избы.

— Где ж ты слонялся все это время, Лександр?

— Где был, там уж нет. Проходите, гости дорогие! Рады бы к столу пригласить, да в доме и укусить нечего.

— Э-э! — отмахнулся староста, — обойдутся без разносолов. Ну-ка, раздайтесь, навалило вас такую прорву… Они ведь чего все притащились? — староста покрутил головой, удивляясь человеческой глупости. — Кто-то слух по селу пустил, мол, а верно ли, живой ты вернулся?

— Как, как? — недопонял Одинец.

— Ну, это… упырь там вдруг, аль вурдулак какой…

Столь дикое измышление чуточку развеселило Александра: что взять с людей, с малолетства слушавших страшные истории, без рассказа которых не обходились долгие зимние вечера? Кое-кто из них и села не покидал во всю свою жизнь. А у таких, что соломина к курьей заднице пристала, что ворона раскаркалась на церкви, что мышь за пазуху упала, все к одному сходится: непременно быть покойнику.

Одинец, скрючив пальцы, зацарапал грудь и завращал выпученными очами.

— У-у, — завыл он, принюхиваясь, — чую, чую: чесноку наелись! Пришла смертынька мне, упыришке бедному…

Общество побелело с лица. В наступившей полной тишине с потолка избы на пол свалился оттаявший таракан. Одуревшее животное полежало на половичке, затем перевернулось и поковыляло на слабеньких ножках прочь.

— А тень-то вот она, — прошептал кто-то.

И тут все увидели, что стоящий возле окна Одинец отбрасывает хорошо различимую тень…

— Живой! — радостно вскричал друг детства Ерёмка Сметана, сунул в чьи-то руки осиновый кол, который до того старательно прятал за спиной, и кинулся с объятиями.

— Ну-тка, давайте отсель, — дядька Влас, как дубинку, вознёс над головами свою клюку, — нанесла нелёгкая! Ведь и верно, не продыхнуть в избе: не то что упырь, а и здоровый человек помереть может. Идите, идите с Богом, мне с Лександром всерьёз говорить надобно.

Когда порядок был восстановлен и утих скрип лаптей расходящегося по домам народа, староста, усевшись на лавку, долго молчал, потом сказал:

— Вот ведь какое дело!

— Да уж… — принимая старостино соболезнование, откликнулся Сашка.

— Мы ведь что… А у Рогули приговор княжий на пергамене… Мы и ничего, — сказал Влас.

— Да и не виню, — сказал Сашка. — Сам разберусь.

Помолчали.

— Слыхал, Лександра Степаныч, что с Тверью воевать будем?

— Слухами земля полнится… А что ты меня по отчеству-то величаешь? — насторожился Одинец.

— Нет, не слухи: пришла в волость грамота от Ивана Даниловича — по ратнику от каждых семи дворов выставить…

— Мне-то что?

— Одёжу каждому обязаны справить, оружье, харчей… — гнул свое, далёкое, староста.

— Не виляй, дядя Влас…

— От ваших домов долгую соломинку Тетерька, сын Гераськи Пискуна, вытянул, — огородами пробирался к цели старик.

— Да он же совсем парнишка еще! — поразился Одинец. — И сын единственный у матери.

— Вот и я говорю: малец, да что поделаешь — шестнадцать годков минуло, стало быть, годен для службы. А какой он служака? До первой схватки. И — карачун молокососу. Ну, и ржи мы семь кулей дадим… Нонче зима ох трудная будет, пропал летось урожай.

— Э-э, — подал голос старый кузнец, до сей поры в задумчивости нависавший над злополучной лоханью. Он решительно плюнул в ёмкость, отошел и встал перед старостой, уперев руки в бока:

— Ты, Власий, стыд бы поимел, ай совсем Бога не боишься? Сашка дня не прошло как с войны воротился, и на тебе — опять в пекло?!! Ему семью надо ехать выручать.

— Да я что, — стушевался староста, — оно ведь как Лександра Степаныч решит… Всё едино на Москву ему ехать. Сапоги яловые справили бы. Почти новые. Так что уж ты подумай, Ле…

— Знаем, знаем, подлиза — «Лександра Степаныч!» — заорал кузнец. — Уйди, Влас, от греха: что-то я сегодня не с той ноги встал!

Маленький староста обиженно прошествовал к двери у него под локтем. Кузнец, широко крестясь, успокаиваясь, обернулся к божнице. На четвертом поклоне в горницу с улицы просочилось сопливое создание — соседский пострелёнок Митька — пропищало:

— Дедушка Власий велел передать: и бараниху стельную в хозяйство. Для приплоду…