Без жалости - Лоис Гилберт Страница 24

Выйдя во двор, мы оказались лицом к лицу с бураном, который яростно набросился на нас, валя с ног и забрасывая снежными ядрами. Прикрыв лицо капюшоном, я двинулась к сугробу, который намело вокруг «сааба». Винсенту с большим трудом удалось открыть замерзший багажник. Он вынул оттуда огромную сумку из синтетической материи и кожаный чемодан. Мне показалось, что для поездки на ферму он взял с собой слишком много багажа… Вполне возможно, он знал, что начинался буран, и в его планы входило, воспользовавшись им как предлогом, обосноваться у нас на неопределенное время.

— Я возьму сумку.

— Нет, — сказал Винсент, — вот чемодан, он полегче. — Он втиснул мне в замерзшую ладонь ручку чемодана.

Я ввела Винсента в дом, где мы некоторое время стояли в прихожей, сбивая снег с одежды и обуви. Потом я повела его по лестнице в гостевую комнату в дальнем конце коридора, под скатом крыши. Винсент с опаской взглянул на неровные доски, которыми был обшит низкий потолок этой тесной и неуютной комнаты.

— Берегите голову, — предупредила я.

— Все отлично, — кивнул Винсент.

Он лгал. Комната была настолько мала, что запах одеколона и пота Винсента мигом распространился по этому крохотному помещению.

— Ванная в конце коридора, слева, — произнесла я. — Если вы включите горячую воду сразу на полную мощь, трубы будут дребезжать, поэтому откручивайте кран медленно.

— Я возьму это на заметку.

— Я принесу для вас белье.

Я достала для Винсента простыни, наволочки, одеяло и полотенце и когда вернулась в гостевую комнату, то застала его у окна. Он стоял и смотрел, как во дворе бушевала метель.

— Мне бы хотелось переговорить с вашим братом, — сказал он, поворачиваясь ко мне. — Не могли бы вы его попросить, чтобы он поднялся сюда?

— Я скажу ему, — произнесла я. — Не знаю только, захочет ли он прийти.

— Скажите ему, что будет лучше, если я поговорю с ним до того, как со мной станут беседовать полицейские.

Мое лицо превратилось в непроницаемую маску.

Я вышла из комнаты Винсента и направилась к себе, чтобы взглянуть на завещание, которое мне с таким трудом удалось раздобыть.

Развернув сложенный вчетверо основательно помятый гербовый лист, я погрузилась в его изучение. Завещание было написано рукой моего отца, ровным и аккуратным почерком. Скользнув взглядом по стандартному, принятому в таких случаях заголовку, я задержала внимание на пункте, который гласил: «Все мое достояние — денежные средства, ценные бумаги, а также движимое и недвижимое имущество — в случае моей смерти должно быть распределено следующим образом…»

То, что написал мой отец сразу после этого, имело непосредственное отношение к моему брату: «Указанные ниже денежные суммы и имущество я завещаю своему единственному сыну Райану Макбрайду после того, как будут оплачены мои долги и расходы на похороны».

Далее перечислялись банковские счета, шло описание движимого и недвижимого имущества и ценных бумаг — короче, всего, чем владел мой отец при жизни. Наследство исчислялось суммой в несколько миллионов долларов. Неожиданно для себя я выяснила, что мой покойный папаша был весьма богатым человеком.

На мгновение мной овладело искушение разорвать завещание — и не потому, что оно могло послужить опасной для нашего семейства уликой при расследовании убийства, но потому, что я рассердилась — и на покойного отца, и на Райана. В соответствии с завещанием отец все свое состояние оставлял ему. А как же я? Почему, спрашивается, он упорно не желал меня признавать?

Я не стала читать список с перечислением имущества, предназначавшегося брату, швырнула завещание на постель и задумалась.

Тот факт, что мой брат наследовал состояние отца, мог вызвать сильные подозрения на его счет у полиции. С другой стороны, уничтожить документ я не могла — слишком ценная это была бумага, и брат, я знала, никогда бы мне этого не простил. Что же делать? Прятать завещание у себя в комнате до тех пор, пока не будет найден убийца? Но здесь его мог найти поселившийся у нас Винсент. Или же его могла выкрасть Эми. Я решила до поры до времени носить документ при себе, положив в карман, хотя это было все равно что носить при себе гранату, которая могла взорваться и поранить всех нас.

На кухне Райан мыл посуду, а бабушка вытирала со стола.

— Винсент хочет с тобой поговорить, — сообщила я Райану.

— О чем это? — спросил брат, не поднимая глаз.

— Он сказал, что вам обязательно надо переговорить до того, как он начнет давать показания полиции.

Тарелка, которую мыл брат, выскользнула из его пальцев и плюхнулась в воду.

— Не понимаю, на что он намекает, — пробормотал он, — но думаю, лучше все-таки пойти к нему и все выяснить.

— Зачем тебе… — начала было бабушка, но потом увидела мое лицо и замолчала.

— Не волнуйся, бабуля, — сказал Райан. — Я только схожу к нему и узнаю, что он хочет. Бретт, можешь домыть за меня посуду?

— Конечно, — сказала я, принимая из его рук мокрую губку.

Райан вытер руки и вышел из кухни.

Я чувствовала, как копилось беспокойство в душе у бабушки. Чтобы занять чем-нибудь руки, она принялась оттирать какое-то пятнышко на столешнице. Я отобрала у нее тряпку.

— Отдай, я сама сделаю. И перестань ты так волноваться — наживешь себе язву желудка.

Бабушка, сжав губы в нитку, посмотрела на меня в упор.

— Когда я думаю об этом человеке, меня охватывает ужасное чувство.

— Расслабься, — сказала я, по-дружески толкая бабку плечом. — Как-нибудь мы из этой передряги выберемся. Если он тебе не нравится, держись от него подальше. А завтра утром мы его отсюда сплавим.

Бабушка покорно, как дитя, кивнула и вышла из кухни. В этот момент она показалась мне совсем старой и хрупкой, как статуэтка из старинного фарфора. Руки у нее безвольно висели вдоль тела, да и сама она сразу как-то ссутулилась.

Как только она скрылась в своей комнате и захлопнула дверь, я швырнула губку в мойку и на цыпочках поднялась к себе.

«Хватит с меня тайн, — решила я. — Я сыта ими по горло».

Я залезла в кладовку и, осторожно перекладывая с места на место коробки со старой обувью и прочим хламом, добралась до стены, которая была общей с комнатой Винсента. Мой старый саквояж с медицинскими инструментами лежал на том же месте, что и прежде. Сквозь тонкую фанерную стену с облупившейся штукатуркой до меня доносились приглушенные звуки. Я открыла саквояж, вынула стетоскоп, воткнула трубочки в уши и приложила диск к стене.

Звук сразу стал на удивление чистым.

— Присаживайтесь, — сказал Винсент.

Послышался скрип кроватных пружин. Снова заговорил Винсент:

— Вы ведь видели Эдварда, не так ли? В прошлый вторник — незадолго до того, как он умер.