Самая коварная богиня, или Все оттенки красного - Наталья Андреева Страница 24

– Да я и сама могу все делать! Врач сказал, что еще денек-другой, и я смогу ходить. Молодая, мол, заживает все быстро.

– А голова? Как твоя голова? – внимательно посмотрела на Майю Наталья Александровна.

– Голова? Да, я все еще не могу вспомнить некоторые вещи, но она уже не болит так сильно.

– Ну, вот и замечательно! Вполне можно тебя перевозить на дачу. Значит, спишь ты крепко?

– Да.

– Ну, а что ты любишь из еды?

– Жареную картошку.

– Картошку?! Ах, прости. Ну, а пирожные любишь?

– Кто же их не любит?

– Значит, пирожные, шоколадный торт. С миндалем.

– Почему с миндалем?

– Это я так. Да, пожалуй, на даче будет лучше. Что тебе рассказывала княгиня?

– Княгиня?

– Ну, Вера Федоровна?

– Ничего особенного.

– А про Георгия?

– Георгия Эдуардовича?

– Ну да, – в голосе Натальи Александровны послышалось нетерпение. – Не собирается она снова замуж?

– За кого?

– Да за него, господи!

– Зачем?

– Затем, что наша княгинюшка привыкла кушать хорошо, хотя всю жизнь палец о палец не ударила. Она предпочитает шиковать за чужой счет. После развода Верка фамильные безделушки распродавала, теперь ничего у нее не осталось. А Эдуард Олегович ее не жаловал, денег не давал. Ее сынок, Эдуард-младший, постоянно делает долги. Но для нашей княгини это верный признак породы. Сынок просаживает фамильные бриллианты в карты и рулетку! Он же красавчик! Девки от него без ума! Какая-нибудь да заплатит. Или богатая старуха, с которой он переспит. Но Эдик не больно торопится торговать своим телом. Он о себе высокого мнения. Пусть мамочка позаботится. Вот Верка и прискакала в особняк Листовых, узнать, не перепадет ли чего и ей? Мой бывший муж – слюнтяй. Маменькин сынок. А к Олимпиаде Серафимовне у Верки есть подход. Обе ведь аристократки! Сидят часами, в книжках копаются, фамильные гербы рассматривают. Можно сказать, ты вовремя появилась.

– Да?

– Ты потом все узнаешь. Если узнаешь, – прищурившись, негромко добавила Наталья Александровна.

– Мне… спать очень хочется, – сникла Майя.

– Отдыхай, конечно! Если что – я за тобой пригляжу.

В общем, больше всех из московской родни Маруси Кирсановой Майе понравилась Нелли Робертовна. Она не сплетничала, ни на кого не наговаривала, не обсуждала проблемы наследства и своего бывшего мужа. Принимала все как есть.

– Ну, как, Маруся, со всеми познакомилась? – ласково улыбнулась Нелли Робертовна, сменив на посту Наталью Александровну.

– Да уж, – не удержалась Майя. – Со всеми.

– Лучше бы их не видеть, правда? Но не переживай: это очень милые люди. Со временем ты привыкнешь к некоторым странностям их поведения.

– Привыкну?

– А куда ты денешься? Ведь мы теперь твоя семья.

«Ох, и затеяла я игру, – подумала Майя. – Пора признаваться!» Но у нее язык не повернулся. Эта Нелли Робертовна такая хорошая! Почему-то признав в Майе по ошибке дочь Эдуарда Листова, все тут же начали находить между ними внешнее сходство.

– Ты очень похожа на своего отца, – так сказала и Нелли Робертовна. – И талант его тоже унаследовала. Да… Я не стала пока ничего сообщать твоей маме… – она замялась. – Об аварии. Вы как с ней договаривались? Она собирается приехать? Я бы хотела, чтобы она увидела тебя уже совсем здоровой.

– Я тоже хотела вас попросить, – торопливо заговорила Майя. – Не надо пока сообщать о том, что я в больнице. Я сама денька через два ей позвоню. Мол, все в порядке, доехала нормально, вернусь через месяц-другой.

– Через месяц-другой? – удивленно подняла брови Нелли Робертовна. – Странно. Я полагала, что ты теперь будешь жить в Москве, учиться. Да и мама могла бы поселиться с тобой. Тебе непременно надо учиться в Суриковском, у тебя большой талант.

– Талант?

Вот в этом и была главная загвоздка! Что будет, если, приехав в загородный дом Листовых, Мария Кирсанова не попросит кисти и краски? Она же без этого жить не может! Нет, надо во всем признаться. Покаяться и вернуться домой. Главное, выздороветь, чтобы родные ни о чем не догадались.

Но как выкрутиться из создавшейся ситуации? Тихонько улизнуть из особняка Листовых или упорно играть в амнезию, а потом заявить: ах, простите, память ко мне вернулась. Я вовсе не Маруся Кирсанова! От всех этих мыслей Майя даже вспотела. Да и где раздобыть деньги на обратный билет? Хотя бы деньги, за взятку и без паспорта в поезд посадят. Проводники тоже люди, им надо зарабатывать.

Когда в дверь раздался деликатный стук, она невольно вздрогнула. Еще один родственник? Да сколько же их!

– Войдите! – крикнула она.

В палату неловко протиснулся высокий нескладный парень, вздохнул, моргнул, указательным пальцем поправил очки в тонкой металлической оправе и промямлил:

– Добрый день. То есть вечер. Хотел за тобой ухаживать, то есть как за больной, да мама сказала, что мужчине неприлично все время находиться рядом с молодой девушкой в палате.

Майя едва не рассмеялась. Мужчине! Да он же почти ребенок!

– Тебе сколько лет? – спросила она.

– Двадцать три. А тебе девятнадцать, да?

– Мне почему-то кажется, что я гораздо старше тебя.

– Вот и все так говорят! Что я молодо выгляжу! – Парень отчаянно взмахнул руками, ваза с цветами полетела на пол: – Ну, вот! Я сейчас все уберу!

– Ничего, санитарка скоро придет и протрет пол, – невольно улыбнулась Майя. – Здесь почему-то очень часто делают уборку.

– Потому что это VIP-палата. Тебе тут нравится?

– Нравится? В больнице? – Вот с ним Майя себя чувствовала совершенно свободно, хотя он был… Как он сказал? Мужчина? – Как тебя зовут? – с улыбкой спросила она.

– Меня? Георгий. Егор. Но все почему-то называют Егорушкой. Я твой… племянник.

– Племянник?

– Ну да. Раз мой папа твой сводный брат, значит, получается, ты мне тетя.

– Тетя!

– Смешно? Мне тоже. – Он не смеялся, а вздыхал, моргал, топтался возле ее кровати, рискуя еще что-нибудь разбить, и наконец, словно на что-то решившись, спросил: – Ты читать любишь?

– Читать? Да, конечно, – Майина мама много лет преподавала в школе литературу и дочь склоняла к тому же. Мол, нет прекрасней профессии, чем учитель словесности. И Майя была с ней полностью согласна, но театр… – Да, я очень люблю читать.

– А что больше всего?

– Пьесы.

– Пьесы? Тебе принести? Шекспира, может? Или из русской классики? Островского, Чехова? Или Горького? – откровенно обрадовался он.