Ленька Пантелеев. В 2 книгах. Книга 1. Фартовый человек - Елена Толстая Страница 24

Ленька вообще нравился женщинам. Он жалел их, обходился с ними по-доброму, потому что к любой женщине относился как к одной из своих сестер.

Вера и Клаша были старше Леньки, но всегда смотрели на брата снизу вверх. Как он скажет, так и делали. Пока Ленька геройствовал на фронтах и боролся с контр-революцией во Пскове, они жили вроде как своим умом, но так тихонечко, что как будто и не жили вовсе.

Ленька, в свою очередь, никогда не забывал привозить им ленты, конфеты, следил, чтобы у них были справные ботики. Нельзя сказать, чтобы у Леньки так уж душа за них скорбела, он и вспоминал о них, наверное, не всякий день, но если объявлялся – то всегда с гостинцем. Мать больше всего любила Леньку за то, что он всегда был трезвый, не пил. Встречала его неизменно с поклоном и называла «Леонид Иванович».

«Женский пол очень угнетенный, – рассуждал сам с собой Ленька. – Если мужчины поблизости от них нет, они будут искать, к кому прибиться, и тут уж могут кого угодно найти, даже последнего пьяницу, чего после смерти папаши допускать было бы крайне нежелательно».

К такому отношению многие были непривычны, и потому Ленька производил неизгладимое впечатление.

Бронислава, конечно, девушка с сильным характером. Выговор у нее петербургский, правильный, рост гренадерский, а больше всего подкачала нижняя челюсть. Ленька инстинктивно нащупывал к ней ключики: в таких случаях он всегда позволял себе чуть-чуть увлечься женщиной, допустить, чтобы она краешком коснулась сердца.

«С такой заледенеешь насмерть», – подумал он, сворачивая в Гороховую: там у него была назначена встреча с Беловым и Варшулевичем – в маленькой распивочной, где, по уверению Белова, еще с царских времен задержался запах крысиного яда: якобы так попахивал привозимый из Крыма, но прокисший по дороге портвейн.

Варшулевич нервничал – тискал руки и беспричинно вздыхал, а Белов глядел на него, посмеиваясь. Когда Ленька вошел и уселся рядом, боком на широкий подоконник, Белов спросил:

– Понравилось тебе?

– Девица с норовом, но подходы найти возможно, – сказал Ленька. – Мне же не детей с ней крестить, а так, пару раз прогуляться.

– Не боишься разбить ее сердце? – серьезно спросил Белов.

Ленька пожал плечами:

– Как разобьется, так и срастется, ничего с ней не сделается, если и пострадает. От душевного страдания женщина становится мягче.

– Интересно рассуждаешь, – заметил Белов. – Прямо как в романе. – И перешел к делу: – Как по-твоему, сумеешь выспросить у нее насчет обстановки в доме?

– Хозяйка называется «мадам», дочь – Эмилия, шестнадцать лет, взбалмошная, – сказал Ленька. – В хозяине Бронислава души не чает. Наверное, еще кухарка есть… – Он задумался, замолчал.

Варшулевич проговорил:

– Он к концу недели ожидает привоз товара.

– Откуда знаешь? – спросил Белов, повернувшись к Варшулевичу.

– В магазине объявление прочел, – объяснил Варшулевич. – Мол, дорогие покупательницы, ждем вас в конце недели – и все такое.

Белов вдруг рассмеялся:

– Чего только люди в магазинах не пишут! Ладно, братишки, потолковали – и будет.

– Я послезавтра с ней опять случайно встречусь, – сказал Ленька. – Приглашу на карусели покататься. Может быть, что-нибудь еще узнаю ценное. Она вообще не очень болтлива, но когда говорит – то всегда по делу. Толковая барышня.

Он оставил Белова с Варшулевичем допивать бывший крымский портвейн и вышел на свежий воздух.

* * *

Ленька жил теперь не на Екатерининском, у матери, а прямо на Лиговке, недалеко от Крестовоздвиженья, в тихом переулке, где летом перед домами вырастали богатырского роста ромашки. Скорее всего, их занесло сюда из церковного садика. Эти цветы так и называли здесь – «монастырками». Они как будто источали тишину.

Тишину эту можно было уловить, лишь наклонившись к цветкам пониже. Хорошо улавливала ее, к примеру, Ленькина квартирохозяйка – старушка согбенная и богомольная, весьма подверженная наклонам и, как следствие, маленьким мистическим озарениям.

Впрочем, до ромашек было еще далеко – февраль нависал над городом толщей гнилых облаков, в которых прокисал, не проливаясь, застарелый дождь. Было, что называется, «скучно».

В один из последних дней унылого месяца квартирохозяйка пришла домой крайне взволнованная и сообщила постояльцу страшную весть: нашли зарезанным юродивого Кирюшку, который во все революционные годы ходил по Лиговке и изрекал зловещие пророчества.

– Святого человека убили, – убежденно прибавила старушка. – Вы кушать будете, Леонид Иванович? У меня сегодня картошечка с крупичкой. Очень питательно.

Ленька сказал, что картошечку кушать не будет, потому что пообедает в другом месте. Убийство Кирюшки заинтересовало его мало: юродивый бродил по улицам ночами и много видел и говорил лишнего. Кто угодно мог пырнуть его ножом.

– Он не сразу помер, Кирюшка-то, – прибавила вдруг квартирохозяйка, снимая с примуса свою кастрюльку, размерами чуть побольше микроба. – Дошел до церкви, там уж лег у ворот. Сторож нашел. «Что такое!» – Она аккуратно поставила кастрюльку на стол и всплеснула руками, показывая, как удивился сторож. – «Человек лежит мертвый!» Сторож подошел ближе, наклонился, – старушка зашевелила носом, как будто принюхивалась, – глядь: а человек еще живой! «Что такое! Живой человек лежит у ворот в самой луже!» Глядит – лужа темная, кровь в нее натекла. Тут сторож смекает, что дело нечистое. «Сестрочки, сестрочки!» – тоненько позвала старушка, как бы призывая на помощь. – Прибежали сестрочки, какие остались, подняли Кирюшеньку, понесли внутрь. А у него уже голова свисает, как у младенчика.

Ленька маялся и хотел уходить, однако хозяйка его не пускала – она даже распрямилась, впервые за время их знакомства, и голосок у нее звучал все более уверенно и громко. Весть об убийстве Кирюшки наполняла ее живительной силой.

– Тут Кирюшка заговорил, – продолжала она. – Сказал свое последнее пророчество. Вот вы, Леонид Иванович, надо всем смеетесь, потому что вы человек молодой и революционный, а ведь это большая ошибка! Большая ваша ошибка, – повторила она. – В пророчества верить надо. Они для того и даны, чтобы в них верили.

– Да этот ваш Кирюшка – он все больше ругался неприличными словами, – заметил Ленька. – И барышень смущал, за юбки их дергал.

Старушка даже покраснела от возмущения.

– Зря говорите такое. Он если и ругался, то все со смыслом. Все имеет смысл, – произнесла она раздельно, как бы настаивая на том, чтобы Ленька запомнил каждое слово.

– И что он сказал? – спросил Ленька, отчасти из любопытства, отчасти – чтобы хозяйка поскорее выговорилась и отпустила его наконец уйти.

– То! – произнесла старушка. Она понизила голос и неожиданным басом изрекла: – «Грядет убийца!»

После чего замолчала, рассматривая свои тоненькие ноги в необъятных валенках.