Семейное проклятие - Анна и Сергей Литвиновы Страница 24

– Почему сегодня не сбрасывали?!

– Не сто рук, хозяйка! – взмолились те. – Весь день дорожка чистим, песок сыплем. Снега сколько навалило!

– Немедленно все бросить – и на крышу, – скомандовала она. – Пока не стемнело.

И поспешила в дом, предупредила, чтоб воспитанников во двор не выпускали и обе двери – на замок. Уточнила у поварихи:

– Слышали, Прасковья Максимовна?

– Да оставь ты меня в покое, ради бога, со своими глупостями! – взвилась та. – У меня вода для пельменей кипит, и тесто уже подходит! Совсем от тебя житья нет. Праздники закончатся – ей-ей, уволюсь!

«Почему только я ее терплю? – вновь задумалась Алла, еле двигаясь в плотном потоке машин. – И почему вообще праздники в России обязательно превращаются в нервотрепку? Особенность, что ли, такая – национального самосознания?»

Ехать в бюджетный канцелярский на окраине ей было уже некогда – пришлось покупать конфетти, серпантин и карнавальный костюм в ближайшем и очень дорогом супермаркете.

Зато вернулась – быстро. Успела проконтролировать, как узбеки снег сбрасывают. Ограждение, молодцы, поставили и работают качественно.

Аля – не нарушать же самолично установленные правила – в дом не пошла. Решила, пока с крышей не закончили, проверить, хорошо ли расчищено место для гостевой парковки.

Но только начала отворачиваться от здания – как в спину ударил пронзительный крик. Алла успела увидеть – огромный пласт снега с ужасающим шумом рушится с крыши. А прямо под лавиной стоит Прасковья Максимовна.

* * *

– Он-на н-на к-кухне н-нажарилась… вот, видно, и решила проветриться! – всхлипывала воспитательница. – Вышла во двор – и прямо под лавину попала!

Прасковья Максимовна – очень бледная, очень торжественная – недвижимо лежала на снегу. Комья, закрывавшие ей лицо, убрали, но в дом кухарку переносить не решились: вдруг ее трогать нельзя, не дай бог, позвоночник сломан?!

«Скорая» ехала вечность. Аля укрыла повариху теплыми одеялами, вцепилась ей в руку, шептала в ухо:

– Прасковья Максимовна! Пожалуйста, очнитесь!

И она будто услышала призыв. Открыла глаза. Сфокусировала взгляд на Але. Проворчала тоном очень недовольным:

– Опять ты здесь.

И лишь потом растерянно огляделась, поняла, что лежит на снегу. Попыталась встать.

– Не шевелитесь! Только не шевелитесь! – всполошилась Аля.

Тут и «Скорая», наконец, подъехала.

– Где пациентка? – строго поинтересовался врач.

– Вот. – Аля растерянно указала на Прасковью Максимовну.

Но та уже решительно встала и фыркнула на начальницу:

– Себя в больные записывай. А со мной все в порядке.

Ласково улыбнулась доктору, добавила:

– Снежком чуть-чуть припорошило, я и сомлела со страха. Но сейчас все хорошо, только замерзла – жуть!

– Ничего себе чуть-чуть! – воскликнула Аля. – На нее тонна снега рухнула, не меньше!

Да еще и заметила: в груде снега – пара огромнейших с заостренным концом сосулек. Не удержалась, всхлипнула.

Доктор со «Скорой» только головой покачал:

– Повезло вам, женщина. Давайте, конечно, осмотрю – но, по-моему, вы в рубашке родились.

И даже сотрясение мозга не заподозрил.

– Ох, Прасковья Максимовна, как я рада! – сквозь слезы улыбнулась поварихе Алла.

– Чему? Что будет кому на стол подать-убрать? – проворчала в ответ та.

– Что Бог вас уберег. – Обняла кухарку директор. Пошутила (губы по-прежнему дрожали): – Видно, понимает, что, кроме вас, детишек вкусно накормить некому…

– Ладно, хватит лясы точить, – недовольно оборвала Алины излияния повариха. – Пошли. Дел невпроворот.

Но вместо того чтобы радоваться счастливому спасению, весь вечер ворчлива была до чрезвычайности. Вытребовала себе в помощь нянечку (хотя у той своих дел полно), цыкала на детей, высказывала претензии Алле Сергеевне. Когда целая делегация родителей после фуршета явилась в кухню благодарить ее за вкуснейшую еду, даже не улыбнулась в ответ и от мытья посуды не оторвалась.

В «альтернативном фуршете» для сотрудников – его устроили, едва все гости разошлись, – участия не принимала. Саркастически проговорила:

– Мое дело вам подать-обслужить.

И лишь когда садик полностью опустел, подошла к Але, сказала в приказном тоне:

– Задержитесь на полчаса. Надо поговорить.

* * *

Прасковья Максимовна выглядела сейчас – под занавес праздника – совсем больной и усталой. Бледная, щека расцарапана, вместо привычно-уверенного разворота плеч какая-то затравленная сутулость. И взгляд – совсем уж непривычно – виноватый.

«Неужели раскаивается, что мою инструкцию нарушила, вышла на улицу, когда снег сбрасывали?»

…Повариха молча грохнула перед Аллой чашку с чаем. Выставила блюдо плюшек, коротко анонсировала:

– Заначка. Тепленькие еще.

– Когда вы только все успеваете?! – искренне восхитилась Алла Сергеевна.

– Бог помогает, – скупо усмехнулась женщина.

Уселась напротив, взглянула в лицо начальнице, добавила назидательно:

– О том и поговорить хочу. Поняла я: нельзя Спасителя обманывать. Накажет. Сегодня уже предупредил…

Потупилась. Умолкла. Перехватила вопрошающий Алин взгляд, проворчала досадливо:

– Ох, нет мне радости под тобой работать. Ну, какая ты начальница? Даже голоса повысить не умеешь.

Аля улыбнулась:

– Ничего. Может быть, научусь еще…

– И не надейся, – хмыкнула Прасковья Максимовна. Горестно покачала головой, пожаловалась: – Ох, до чего мне тяжко… Я ж в жизни ни перед кем не каялась. А тут приходится, да еще было б перед кем – перед мышью серой!

Сделала глубокий вдох и начала торопливо:

– У меня сын есть. Знаешь?

* * *

Сына Прасковье Максимовне воспитывать было некогда. Разве до педагогики, когда мужа нет и сама на двух работах? Сыт, одет худо-бедно – уже хорошо. Про театры, кружки или «все эти ваши развивалки» (последние слова повариха произнесла с невыразимым презрением) мальчик даже не ведал. После школы домой шел один, с ключом на шее, и уроки делал сам, без понуканий. «Знал: если вдруг «пара», по шее врежу так, что мало не покажется!»

Но, хотя рос, как сорняк, к двадцати годам обратился (с нескрываемой гордостью поведала повариха) в парня на загляденье.

– В институт поступил, и не абы куда: в Питере кибернетику изучает. На бюджетном! Да еще и работает, компьютерные программы пишет. Вот он какой, мой умничек!