Посмертный образ - Александра Маринина Страница 24

Вазнисы жили в этом доме больше тридцати лет. Сначала, сразупосле свадьбы Сонечки и Валдиса, молодые жили с родителями Сони, которые тут женачали строить кооператив для любимой дочки и ее мужа. Первый сын, Имант,родился, когда Соня и Валдис еще не отделились от тещи с тестем, но второго,Алоиза, из роддома принесли уже в новую квартиру, большую, четырехкомнатную.Родители у Сонечки были людьми состоятельными и для дочки не скупились.

Когда-то этот дом, наверное, был предметом зависти множества«бесквартирных» москвичей: с улучшенной (по тем временам и стандартам)планировкой, лоджиями, большими квадратными прихожими и встроенными шкафами,которые позволяли не загромождать пространство монстроподобными трехстворчатымигардеробами. Лучше этого дорогого кооперативного дома были только дома ЦК иСовмина. Но все это было давно, и теперь от былого величия мало что осталось.Дом, судя по всему, не был на капитальном ремонте и впечатление сейчаспроизводил несколько убогое. Хотя Коротков, который жил в крошечнойдвухкомнатной квартирке с женой, сыном и парализованной тещей и не имел нималейших перспектив улучшить жилищную ситуацию, был бы счастлив, если бы жил втаком доме, как Вазнисы.

Дверь Короткову открыла моложавая статная женщина с невыразительнымлицом и подтянутой фигурой. «Мачеха, – сразу понял Коротков. – Что ж,тем лучше».

– Проходите, – сказала она с сильным акцентом,словно и не прожила в Москве почти двадцать лет. – Это вы нам звонили?Насчет Алины?

– Да. Вы – Инга?

– Инга, – подтвердила женщина, глядя на Коротковав упор немигающими глазами, отчего ему стало не по себе. – Нас уже вызывалследователь. Что вы еще хотите?

– Я хотел бы поговорить с вами о детстве Алины, –соврал Коротков.

Но не объяснять же ей, что он пришел поговорить о ее старшемприемном сыне Иманте. Разговор на Иманта он сам выведет, лишь бы начать. Ноначинать нужно с безобидного.

– О ее детстве? Зачем?

– Чтобы понять ее характер. Вот, например, говорят, чтоу нее не было близкой подруги. Странно, правда? Как так может быть, чтобы умолодой женщины не было задушевной подруги? Другое дело, что на работе моглиэтого не знать, а вы – ее семья, вы наверняка знаете больше.

Коротков хотел польстить Инге, но вышло как раз наоборот.Глаза женщины гневно вспыхнули.

– Семья? Алина была сама себе семья. Она нас презирала,считала нас недалекими и некультурными. Мы ей были не ровня. Она всегда считаласебя выше нас всех.

– Ну почему вы так говорите, – попытался Коротковсгладить неловкость. – Алина всегда очень тепло отзывалась обо всех вас,она вас любила. Напрасно вы…

– Откуда вы знаете? – подозрительно спросилаИнга. – Вы что, знали ее?

– Нет, я не был с ней знаком. Но Андрей Львович мнеговорил…

– Андрей Львович! – Инга презрительнофыркнула. – Этот развратник! Режиссеришка! Мало чего он вам наговорил.Если бы он был приличным человеком, он бы женился на Алине и не снимал ее вэтих отвратительных фильмах, да еще почти голой. Совести у него нет, да и у неетоже, раз жила с ним и позволяла раздевать себя на глазах у всего народа.

– Послушайте, Инга, ведь Алина умерла, и не простоумерла, а была убита. Неужели вам совсем не жалко ее?

– Жалко? Да, жалко. Может быть. – Она как-тостранно посмотрела на Короткова. – Она никогда не была мне родной. Имант –да. Алоиз – да. Они были мне как сыновья, любили меня, уважали, слушались.Советовались. А она всегда была мне чужой. Она так и не приняла меня послесмерти матери. Она меня ненавидела.

– Но почему, Инга? Почему вы так считаете? Алинаникогда не сказала про вас худого слова.

– Вот! – Она торжествующе подняла палец. –Вот именно. Она вообще не сказала ни одного слова, ни про меня, ни мне самой.Она меня вообще не замечала. Даже когда маленькой была, ни разу не подошла комне, чтобы я ей бант завязала или платьице застегнула. Всегда сама мучилась,пыхтела, а не подошла ни разу. Я как-то сама предложила, давай, мол, помогу,она на меня так зыркнула, будто испепелить хотела. Не надо, говорит, спасибо,тетя Инга, я сама. Вежливая была, что и говорить, а внутри – холод. Пустота. Душив ней не было. Чужая она была нам всем.

– Ну хорошо, пусть чужая, – сдалсяКоротков. – Но ведь и чужого человека жалко, когда он погибает такиммолодым. Это же несправедливо, разве нет?

Неожиданно Инга расплакалась. Она плакала так горько, какумеют плакать только дети, опустив голову и закрыв лицо руками. Коротковтерпеливо ждал, когда она успокоится.