Кто последний к маньяку? - Марина Серова Страница 24

Он нагнулся ко мне, его рука опустилась мне на живот, провела по нему сильным уверенным круговым движением и скользнула на лобок, сжала его крепко, по-хозяйски. Его рука, гладившая мою щеку, пропала с моего лица. Я увидела, что он расстегивает джинсы, и сама помогла ему освободить его твердый, напряженный член.

Он выпрямился, отпустив мой лобок, что вызвало у меня новый приступ желания, сжал ладонями мою голову и приблизил к себе. Его член скользнул по моим губам, смачивая их выступающей из него прозрачной жидкостью. Мои губы сами раскрылись, чтобы вобрать его в себя. Я ощутила во рту его жесткость и упругость и целовала его, сама дрожа от предвкушения, как эта его жесткость и упругость сейчас войдет в меня и какое невыразимое удовольствие я от этого получу.

Мне было уже все равно, кто это передо мной, что он хочет от меня, зачем он пришел и когда уйдет. Я хотела только его тело, только его член, который я вбирала в свой рот так далеко, что он упирался мне в основание горла. Я уже не понимала, что делаю, желание разрывало меня на части. Я могла только стонать, и, кажется, стонала, сама не замечая этого, не слыша своих стонов.

Внезапно он отстранился, поднял меня на руки и отнес в спальню. Мой красивый халат отлетел бесформенной тряпкой куда-то в угол. Я сдирала с него джинсы и трусы, пока он возился с рубашкой. Потом я толкнула его на спину, села на него сверху и, взяв рукой его член, воткнула его в себя. О-о! Это было наслаждение!

Больше я ничего не помню отчетливо. В какие-то моменты, когда я кончала, сознание мое на секунду прояснялось, и я чувствовала, как его сильные, уверенные руки поворачивают меня и ставят на колени, или кладут на бок, или раздвигают мои ноги и забрасывают их ему на плечи. И в меня входил по-прежнему упругий и твердый его член, и я кончала, кончала, пока не обессилела окончательно и уже просто не могла двигаться, готовая, впрочем, откликнуться на его желание и последним усилием вновь раздвинуть ноги, чтобы он мог войти в меня еще раз.

Но он тоже откинулся на кровать рядом со мной и только тихо поглаживал мои груди.

Я вдруг сообразила, что за все это время мы не сказали друг другу ни слова. Это меня немного удивило. Обычно мужчины мне много чего говорят в постели.

– Такого секса у меня не было тысячу лет, – сказала я ему доверительно.

Он промолчал. Я провела рукой по его телу и внезапно наткнулась на… его твердый и упругий член. Это меня поразило до такой степени, что я чуть ли не заикаться начала от удивления.

– Ты… ни разу… не кончил? – спросила я его, запинаясь.

– Зато ты сегодня кончила раз десять, – ответил он спокойно.

– Может быть, и больше, не считала, – ответила я уже раздраженно.

Он молчал.

Убейте меня – но это было ненормально! Это было просто неправильно. Не может нормальный мужчина в постели с такой женщиной, как я, ни разу не испытать оргазм. Это не-нор-маль-но! Я никогда с этим не соглашусь. У меня было много… достаточно много мужчин, чтобы составить представление о мужской реакции на мое тело. Я знаю эту реакцию. Она вполне нормальна. А этот… Он словно не со мной в постели был.

Я села. Посмотрела на него с откровенной, неприкрытой неприязнью.

– О чем ты сейчас думаешь? – спросила я его раздраженно.

– О себе, – ответил он. – И о тебе. – Голос был спокоен до равнодушия. Он меня просто заражал своим равнодушием, вызывая ответное равнодушие. Но меня заинтересовала его последняя фраза.

– И что ты обо мне думаешь?

– Я думаю, как ты будешь выглядеть в глине…

– Что? В глине?

– Я думаю, какую форму будет скоро иметь твоя душа. Много ли в ней острых углов и как они сочетаются с плавными линиями?

– Острых углов в ней больше, чем ты себе можешь представить.

– Скажи, зачем ты работаешь? Я имею в виду, зачем тебе это вечное копание в грязи – в убийствах, кражах, мошенничестве и прочих преступлениях? Разве ты получаешь от этого удовольствие?

– Зачем? Не знаю. Это моя работа. Это моя жизнь, в конце концов. Это то, что я умею лучше всего. Ты сам знаешь, зачем работаешь ты? Разве это тебе известно? Зачем делаешь свои вазы? Чтобы продать их и заработать много денег? Ведь не за этим?

– Разве ты работаешь из-за денег? Да и сколько ты можешь заработать! Сколько платят за раскапывание грязи? Разве все это… – Он обвел взглядом спальню, но я поняла, что он имеет в виду – мой дом. – …Разве все это ты заработала сама? Разве нет какого-то мужчины, которому ты продаешься? Которому ты продаешь свое тело?

Это меня наконец рассмешило.

– Послушай, у тебя все в порядке с головой? – Я потрогала его лоб, он слегка дернулся. – Я, конечно, не самая богатая женщина в Тарасове. Но я самостоятельна. И свободна. И обеспечена настолько, что могла бы купить все твои вазы, если бы это мне было нужно. Но мне это не нужно. Мне достаточно одной твоей «Парижанки». Я продаюсь мужчине!

Как ты до этого додумался? Да я покупаю мужчин, когда это мне нужно! Понял, ты, художник? И от тебя мне было нужно только твое тело. Твой член, понятно тебе? И ты мне его дал, потому что тебе больше нечего дать. Потому что от тебя больше ничего не нужно.

Пока я распиналась перед ним, он сосредоточенно смотрел на свою вазу. Наверное, я его оскорбила. Даже скорее всего. Ну и черт с ним. Он меня тоже оскорбил. И не один раз за сегодняшнюю ночь. Пусть теперь жует. В содержанки он меня записал! Наглец. Безмозглый наглец! Ни черта не понимает в женщинах. Все его достоинства – член и больше ничего. Пошел к черту!

Я встала и направилась в ванную комнату. На пороге я обернулась и заявила ему:

– Пока я принимаю душ, ты, надеюсь, найдешь выход из моей квартиры.

Он ответил мне в спину:

– Ну вот ты все и решила. Сама.

«Пошел к черту! – подумала я. – Колдун он! Мешок с дерьмом».

Когда я вышла из душа, смыв с себя все воспоминания о его теле, его в моей квартире не было. Ну и слава богу, в конце концов!

«Надеюсь, паспорт у тебя с собой? – подумала я ему вдогонку. – А то не отобьешься от киреевских орлов. Просипишь в кутузке как минимум до утра».

В спальне меня встретила «Парижанка». Странно, но она уже не казалась мне столь таинственной. Ее тайна была для меня почти ясна.

На часах было четыре часа утра. За окнами посветлело, но небо все еще оставалось серым, а не голубым.