Ne-bud-duroi.ru - Елена Афанасьева Страница 24

Может, надо было бросать все найденное и ненайденное и ехать за ним? Не знаю. До сих пор не знаю…

Развелись уже постфактум, в 91-м. Время от времени он возникал здесь, привозил подарки Джою, каждый год забирал сына к себе на каникулы. Но во время его присутствия в Москве все мое существо напрягалось и настраивалось на круговую оборону — только бы его не увидеть, только бы не увидеть…

— Никогда не спрашивайте, кто виноват в разводе, — сказал как-то Григорий Александрович, сидя у этого старого окна на кухне, потом ставшей моей. — Если женщина хочет уйти и если она умная женщина, она всегда сложит ситуацию так, чтобы мужчина мог себе позволить думать, будто это он ее бросил. Если же женщина чувствует, что бросают ее, она убегает первой, создавая иллюзию собственной легкой грешности, приведшей к крушению. Гордость не позволит иначе…

Получалось, что это я резала по живому, боясь, что когда-нибудь отрежет он.

Однажды, снимая для рекламного плаката агентства психологической помощи милую докторшу, услышала от нее — страх, боль, отчаяние нельзя загонять внутрь. Это верный путь к болезням и затяжным депрессиям. Выпустить надо, выбросить. Но я-то знала, что попробуй я выбросить, и волна отчаяния накроет и меня, и Димку, и весь этот холодный мир… Птица вернется, клонируется, снова и снова возникнет из стреноженного звереныша страха, который был когда-то связан и загнан вглубь меня. А так… Ну, выклюет внутренности, так зачем они мне…

Но поняла, что Димку надо учить другому.

— Нарисуй! Нарисуй, мой мальчик, свой страх! Какого он цвета — серый? Зеленый? Фиолетовый?

— Малиновый с белым и еще зеленый.

— Рисуй, мой мальчик, рисуй все, что тебя мучает. Пускай никто, кроме тебя, не поймет, что ты рисуешь, пусть никто не узнает, что так выглядит твой страх. Ты рисуй его, выпускай из себя — пусть летит нарастающей птицей над городом, над миром.

— Он не улетает…

Можно сжечь. Нарисовать, скомкать, провести ритуальную пытку на маленьком костерке твоей решимости — все, нет страха! А пеплом отчаяния вымазать лицо — мы клоуны! Мы клоуны! Мы веселы! Мы свободны! Свободны. Свободны…

Но эта внутренняя свобода была только для Джоя. Симуляция моей собственной свободы, иллюзия, ложь во спасение сына. Научился ли он быть свободным, кто знает…

Сейчас я чувствовала, что птица с огненным крылом горящей машины и траурно-белым оперением простыни, в которую был завернут случайно погибший мальчик, птица, залетевшая в меня вчера, была хоть меньше той, старой, давно во мне живущей, но злее.

«Старая машина… молодой сын…» Машины нет, к черту машину! Но сын есть. И должен быть. Во что бы то ни стало должен быть сын. Иначе не будет меня.

Поверив когда-то, что собственный страх можно пересилить, только ринувшись в самую гущу того, что пугает, и улетая от собственного страха на войны и катастрофы, я всегда знала, что есть один самый страшный страх, в бездну которого мне не ринуться никогда, — сын. Дикий животный, действительно животный — до спазмов в животе, страх потерять Димку, поселившийся во мне сразу после того, как он сам маленькой точкой возник во мне.

Те, кому от меня что-то нужно, знают, в какую точку бить. Два покушения на сына. Две случайности, спасшие его. Или две жестокости на грани — посмотри, что будет, если ты не напряжешь мозги и не сделаешь, что от тебя требуется.

Но что требуется? Что? И кем?

Нашли они то, что искали? Хорошо, если да. Унесли бы все, вымели бы подчистую. В квартире с голыми стенами существовать можно. В квартире, наполненной страхом, нельзя. Страх почти материален. Заполняет пространство, как вода в тонущем судне. Прослойка воздуха становится все меньше, если не спастись — погибнешь, захлебнешься…

На часах было начало пятого утра. Спать не получалось. Наркоз стал отходить, и зашитая голова болела, что даже радовало. Словно физическая боль хоть как-то могла оттянуть на себя другую боль и другую тревогу, которая разлилась во мне за вчерашний день.

— В компах тоже кто-то порылся, — Димка уже сидел на обычном месте. Хотя заваленный посудой, книгами и бельем стол меньше всего походил на обычное место работы моего компьютерного гения.

— Ладно, не спится мне — старой пугливой тетке, но молодой организм мог бы и отдыхать. — Я кивнула головой на Толича (если с больной головой это можно было называть кивком). Наш милый масдай с пришепетыванием храпел на раскладной кровати, водруженной прямо поверх разбросанного хлама. Уставшие Толич с Димкой ночью даже не удосужились поставить ножки кровати на ровное место, и голова у Толича была ниже уровня ног. Но это его не слишком беспокоило. Живот, достойный изображать купол воздушного шара, мерно вздымался под одеялом.

— Скорее всего они согнали все, что было у нас на жестких дисках. Хотя залезать к нам ради этого не было смысла — через и-нет куда как легче. Может, попутно. До кучи…

— Тебе кофр не попадался? Мало что я осталась без машины, так еще и без кофра. Обвешаюсь всеми аппаратами и на твоем байке с ветерком поеду в правительственную резиденцию…

— Не попадался. Давай делить хату на зоны и все перерывать в поисках кофра.

— Может, лучше сразу раскладывать по местам.

— А ты уверена, что знаешь, где у чего в этой квартире место? — спросил сын и прижал к себе, будто это я была его ребенком, нуждавшимся в утешении, а не наоборот. А может, так оно и было. Иногда мне казалось, что в какой-то другой жизни Джой был моим отцом — сильным и надежным. Потом он родился, я стала его мамой и вынуждена была стать старшей. Но когда мы остались вдвоем, мне показалось, что мы снова поменялись ролями, теперь уже навсегда.

— Да-а! Невероятно, что это все жило в одной с нами квартире.

— Что это? — удивилась я, вытаскивая из груды вышитый шелком старинный герб. — Странные символы для герба. Корица, мускатный орех, гвоздика…

— Мать, ты еще помнишь названия специй и их внешний вид?! Ты когда ими последний раз пользовалась? Замок еще в этом гербе, шлем золотой, кроме твоей кулинарии. И что-то латиницей. Ща проверим в универсальном переводчике.

Джой быстро набрал на клавиатуре какой-то адрес после www, списал с вышивки цитату.

— «Себастиану Элькано. Ты первым обогнул меня». Комп говорит, что это на латинском. Я хоть лениво учил географию в школе, но, кажется, Элькано — это тот фраер, который вернулся с каравеллой «Виктория» из кругосветки, где грохнули Магеллана. И откуда это у прежнего хозяина?

— Он же мидовский чин был, подарили в какой-нибудь Испании. Джой, может, нам лучше пожить где-то в другом месте…

— Если за нас взялись всерьез, то достанут везде. Наши с тобой лежбища вычислить — раз плюнуть. Две бабки, твоя Ленка да пара-тройка моих… как бы это приличнее выразиться при собственной матери.

— Можешь не выражаться. Девочек хоть не подставляй. Они-то при чем? А про Ленку ты вовремя вспомнил. Если успею ее перехватить перед работой, может, удастся взять напрокат ее «Волгу». Если этот танк не в очередном ремонте.