Imprimatur - Рита Мональди Страница 24

– Королю за столом ничего не понравилось, – вдруг помрачнев, отвечал аббат. – Особенно не понравились ему тридцать шесть дюжин массивных золотых тарелок и пятьсот дюжин серебряных тарелок, выстроенных на столах. Как и непристойное количество приглашенных – многие сотни. А в придачу еще лакеи, вереница карет, ожидающих за пределами замка, такая длинная и веселая, что напоминала еще один праздник. Не по нраву пришлось ему и доверительное высказывание одного из придворных о том, что празднество обошлось в сумму, превышающую двадцать тысяч ливров. Это прозвучало так, словно ему, королю, предлагалось поучаствовать в обсуждении этой темы.

И музыка, сопровождавшая трапезу – звучали цимбалы и трубы, исполнявшие les entrees [42], затем вступали скрипки, – также была ему неприятна. А огромная сахарница из золота, которую водрузили прямо перед ним и которая стесняла его движения, вызвала открытое раздражение.

Его смущала сама мысль о том, что он в гостях не у коронованной персоны, которая к тому же более великодушна, изобретательна и неподражаема, чем он, в искусстве удивлять гостей и ставить их на одну доску с собой, персоны, затмившей его, короля, своим великолепием, словом, более царственной, чем он.

К мукам, испытанным Людовиком за столом, добавились муки созерцания представления на воздухе, данного в его честь. Пока длилось пиршество, Мольер также честил на все корки своего покровителя, нервно дожидаясь за занавесом своей очереди предстать перед королем. Дело в том, что «Les Facheux» [43], комедия, специально поставленная им для этого случая, должна была начаться уже два часа назад. Мерк дневной свет. На подмостки довелось выйти лишь на закате, с первыми появившимися на небосклоне звездами. Спектакль, как и все в этот вечер, был чудом: на авансцене появилась раковина, она раскрылась, и из нее вышла плясунья, Наяда. Казалось, заговорила сама Природа, а деревья и статуи, потрясенные божественными невидимыми силами, составляют с нимфой одно целое. Песней во славу короля открылась комедия:

Чтоб властелина зреть, чья слава выше меры, К вам, смертные, сейчас я вышла из пещеры. [44]

За спектаклем последовал фейерверк, чьим автором был итальянец Торелли, уже окрещенный в Париже Великим Чародеем за те чудеса, состоящие из красочных вспышек, которые он один был способен создать в черной пустоте неба.

В два часа утра, может, чуть позже, король знаком дал понять, что настал час прощаться. Фуке был поражен малиновым Цветом лица монарха: возможно, тогда-то он и догадался… и, в свою очередь, побледнел. Приблизившись к королю, он опустился перед ним на колени и широким жестом руки предложил ему замок Во в подарок.

Людовик не проронил ни слова. Сев в карету, он окинул замок прощальным взором и, видно, в эту минуту, как уверяет кое-кто, перед его глазами промелькнули дни Фронды, особенно один из них, как никакой другой врезавшийся ему в память, а может, столько раз ему описанный, что ему казалось, он на самом деле его помнит: вместе с королевой-матерью Анной и кардиналом Мазарини он вынужден бежать из Парижа, оглушенный выстрелами и криками толпы, одурманенный запахами крови и вони, исходящей от простонародья, стыдящийся того, что он король, страшащийся никогда более не увидеть своего города. А другие уверяют, что, глядя на все еще надменно возносящиеся в небо фонтаны Во, чье журчание достигало его слуха и тогда, когда карета уже тронулась, король вдруг вспомнил, что в Версале нет ни одного источника воды.

– А что было потом? – спросил я, затаив дыхание, взволнованный и смущенный рассказом аббата.

– Минуло несколько недель, веревка затянулась на шее суперинтенданта. Король сделал вид, что должен отправиться в Нант, дабы явить себя во всей силе Бретани и обложить податями ее жителей, не спешащих платить в казну короны. Фуке последовал за ним, не испытывая особого страха, ведь Нант был его родным городом и там у него было немало друзей.

Однако перед отъездом самые преданные из них предостерегали его о том, что против него замышляется недоброе. Он просил государя об аудиенции и открылся ему, прося прощения за пустую казну, что объяснял тем, что еще несколько месяцев назад подчинялся Мазарини, о чем королю и самому было хорошо известно. Людовик явил себя эдаким понимающим и обходительным государем, просил советов и во всем им следовал.

И все же, предчувствуя каверзу, Фуке заболел: у него вновь открылась лихорадка, мучившая его с тех пор, как он подолгу торчал на холоде при возведении Во.

Кто-то даже видел, как он беззвучно плакал, спрятавшись за дверью.

Однако он отправился вслед за Людовиком и в конце августа прибыл в Нант. Лихорадка вновь пригвоздила его к постели. Король, занявший замок на другом конце города, проявлял обеспокоенность его здоровьем, посылая ему лекарей. Хотя и с большим трудом, Фуке все же оправился. Пятого сентября, в день рождения государя, ему было назначено на семь утра. До одиннадцати они с королем работали, тот удерживал его дольше обычного, чтобы обсудить некоторые дела. Когда же Фуке наконец покинул замок в карете, путь ему преградил отряд мушкетеров. Младший чин, некий д'Артаньян, предъявил ордер на арест, Фуке не поверил ему: «Сударь, вы уверены, что вам предписано задержать именно меня?» Д'Артаньян без проволочек отнял все бумаги, находящиеся при нем, обыскал его. Все это опечатали, а суперинтендента поместили в королевскую карету и доставили в замок в Анжере. Там ему предстояло провести три месяца.

– А дальше?

– Это было лишь начало его мученического пути. Начался процесс, который продлился три года.

– Отчего же так долго?

– Суперинтендант защищался так, как мало кто смог бы на его месте. Но ничего не смог доказать. Король навсегда упек его в крепость Пинероло по ту строну Альп.

– И он там умер?

– Из подобных мест выходят лишь по воле короля.

– Получается, ревность короля погубила Фуке, тот не мог пережить его богатства, и этот праздник…

– Я не позволяю тебе судить подобным образом, – перебил меня Атто. – Молодой король начал в это время осматриваться в своем государстве, и вовсе не равнодушным взглядом, а взглядом хозяина. В этот-то период, не раньше, он осознал, что он – король, что он рожден править королевством. Но было поздно требовать чего-то от покойного Мазарини, в детстве безраздельно довлевшего над ним и во всем ему отказывавшего. А Фуке, еще одно солнце на небосводе тех лет, был жив, и участь его отныне была предрешена.

– Итак, король отомстил. Да и вся эта золотая посуда была не по нем…

– Говорить, что король отомстил, не позволено никому, ведь он самый могущественный из всех европейских государей, и уж тем более негоже заявлять, что Его Наихристианнейшее Величество ревновал к одному из своих контролеров финансов, которые принадлежат лишь монарху и никому иному.