Иерусалимский ковчег - Александр Арсаньев Страница 24

Разумеется, незнакомец исчез бесследно, растворился, как летнее облако в голубых небесах.

— Никогда себе не прощу! — со злостью воскликнул Кинрю. — Ведь я же воин, — бил он себя в грудь сомкнутым кулаком.

— Лепя, лепя, да и облепишься, — ответил я ему слова— ми небезызвестного князя Долгорукова.

— И как же я мог так оплошать? — причитал самурай, перемежая русский язык с японским. — Как мог не разобраться вовремя?! — продолжал он себя корить. — Он же почти у нас в руках был, а теперь… Да что там говорить! — Кинрю с досады махнул рукой.

— Как там Варвара Николаевна? — поинтересовался я, наперед предугадывая ответ.

— Вероятно, что счастлива, — устало сказал японец. — Разве вы не догадались, что она никуда не уезжала из Петербурга?

— Догадался, — сознался я.

— Какая подлость, — презрительно скривился Кинрю. — Воспользоваться моими чувствами. Для этих людей, поистине, нет ничего святого! Но как они узнали подробности?! — Недоумевая, мой золотой дракон схватился за голову.

— Это же проще простого, — ответил я. — Через горничную Миры — Катюшу. Помните о ее заботливом ухажере?

— Не может быть! — изумился японец. — Я всегда говорил, что в нашем доме прислуге позволяется слишком много! Да и Мира стала слишком болтлива!

— Думаю, что ее не в чем винить. Она же все-таки женщина! — заступился я за нее. Кинрю промолчал, кто-кто, а мой золотой дракон знал, что я к ней испытываю!

— Вероятно, теперь нас ожидает новая череда покушений, — заметил он. — Пока вы живы, я считаю, этот мерзавец не успокоится.

— Думаю, что ты прав, — согласился я. — Только теперь я опасаюсь еще и за Катюшу. Да и Мире следовало бы в дальнейшем быть несколько осторожнее. Он может подобраться ко мне через нее, чтобы заставить отказаться от этого расследования.

Мы вернулись на станцию, и тут уж за все пришлось отдуваться несчастному Дмитрию Савельевичу, который, по словам безжалостного Кинрю, оказался «продажным канальей».

— Христом Богом прошу, — взмолилась смотрительша. — Помилуйте!

Дмитрий Савельевич потерял весь свой прежний лоск, ссутулился и как-то в момент состарился. Дряблые щеки его дрожали.

— Господа, — пугливо осведомился он. — Что вы со мной делать-то собираетесь?

С особым ужасом смотритель взирал на самурая.

— Пытать будем, — ответил японец, играя в руках подобранным им ножом.

Дмитрий Савельевич побледнел, задышал часто-часто и замолчал в ожидании неминуемой гибели.

— Ой, батюшки святы! — запричитала смотрительша.

— Под суд у меня пойдешь, на каторгу, всех прав состояния лишишься! — грозно пророчествовал я, нагнетая и без того, тяжелую обстановку. — За преступный сговор, имеющий своей целью убийство!

— Кого ты привел к Якову Андреевичу? — начал допрос Кинрю.

— Ей-богу, не знаю, — божился смотритель. — Не представился он. Ей-богу!

— Узнай, — велел я Кинрю, — не записан ли проезжавший в книге смотрителя?

Надежды на это, конечно, не было никакой, но я все-таки для проформы счел необходимым это проверить. Кинрю вышел из комнаты, а я продолжил расспрашивать несчастного Дмитрия Савельевича.

— Он ему ножом грозился, — заступалась смотрительша.

— И денег не предлагал, разумеется, — усмехнулся я.

— Предлагал, — ответил смотритель. — Но я отказался!

— Ну, Дмитрий Савельевич, в этом я и не сомневаюсь, — ответил я, закрыл окно на щеколду и поправил на нем тяжелую штофную гардину. — Лошадей-то он велел не давать?

— Он, мерзавец, он, — затряс головой Дмитрий Савельевич, на лбу его, широком с висков, выступила испарина. Я подал ему свой белый платок с именными вензелями.

Вернулся Кинрю, по его глазам я понял, что в станцион— ной книге и в самом деле ничего не записано. Тут он снова начал поигрывать ножом, от чего у несчастного смотрителя подкосились ноги.

— Оставь его, — приказал я. — Он и так до смерти напуган. Я думаю, что произошедшее послужит ему уроком, — сказал я нарочно громко, чтобы Дмитрий Савельевич меня расслышал.

Спустя полчаса привели сдаточных лошадей какого-то вольного ямщика, который должен был везти нас с Кинрю до следующей станции.

— Вели закладывать, — сказал я смотрителю. Так мы с ним и расстались, к неудовольствию золотого дракона, который считал, что Дмитрия Савельевича полезнее бы было сдать властям. Однако я был обязан хранить это дело в глубокой тайне.

В Москву мы прибыли на закате, когда она замерла под бледнеющими солнечными лучами, погружаясь в глубокий и продолжительный сон.

— Неужели приехали? — воскликнул Кинрю, обрадованно завертев во все стороны головою.

— Куда теперь-то? — спросил ямщик.

— К Пречистенскому бульвару, — ответил я, собираясь остановиться у одного своего старого друга, гусарского поручика Виктора Заречного. Я возлагал на него в своем деле огромнейшие надежды, так как он слыл в древней столице бретером и заядлым картежником. Через него мечтал я встретиться с мошенником Матвеем Воротниковым.

Мы выехали на бульвар, проехали мимо бакалейной лавки.

— К какому дому подъезжать-то? — осведомился возница.

— А к вон тому, крайнему, — указал я пальцем на известный мне особняк. — Сверни сначала за угол, потом возьми чуть влево, к подъезду!

На крыльцо по покосившимся немного ступеням сначала поднялся я, следом за мной Кинрю.

Я постучал в знакомую дверь. Сначала было довольно тихо, и никаких шагов изнутри дома не было слышно. Но через некоторое время я узнал знакомую походку денщика Василия, с которым был знаком едва ли не с малолетства.

— Яков Андреевич! — обрадованно воскликнул он, мутные бледно-голубые глаза его весело заблестели. — Барин, — крикнул он так, что его должно было быть слышно и на другом конце огромного дома.

— Здорово, дружище! — ответил я, потрепав его по плечу.

— Барин! — снова крикнул денщик и поковылял через сени.

Кинрю топтался на месте, не смея войти.

— Смелее, мой друг, смелее, — сказал я ему, и сам устремился за денщиком через пустые сени в прихожую, а затем и вверх по лестнице. За мною бесшумной походкой последовал японец.

И тут из боковой двери в просторную залу, обставленную египетской мебелью, ворвался Заречный, весь при параде, в своей новой венгерке, гусарской куртке, разукрашенной поперечными шнурами, начищенных сапогах, весь надушенный и напомаженный.

— Яков! mon ami! — обрадовался он. — Сколько лет, сколько зим! Какими судьбами?

— Да вот, разыскиваю одного человека, — ответил я. — Надеюсь его в Москве застать, да уповаю на твою помощь!