Хакер - Андрей Житков Страница 24

— Работа — не хрен, сам знаешь, — хохотнул дядя Паша. — Не обижай соседа. Давай ещё по одной. Мировую, чтобы между нами никаких, так сказать, трений-недоразумений.

— Я ж потом работать не смогу! — Лобстер решительно поднялся из-за стола.

Капать с потолка перестало. Никотиныч затёр пол в комнате, прополоскал тряпку, вымыл руки и стал убирать битую посуду с пола.

Лобстер не переставал его удивлять. Череп откопал. Врёт, конечно, про отца. Купил, наверное, или у друзей выпросил. Хотя чёрт его знает? С него станется! Не отец ему сейчас нужен, а фетиш, божок, которого можно посчитать за папашу. Отец ему был нужен в пять, в двенадцать, в пятнадцать. А сейчас… Лобстер абсолютно сложившийся человек с гениальными хакерскими мозгами, и кроме компьютера ему, по большому счёту, никого не надо. Именно — НИКОГО, потому что машина для Лобстера — одушевлённое, живое существо, нечто вроде домашнего животного. Он не мурлыкает, не тявкает, не гадит. С ним можно разговаривать, и не только с помощью клавиш. Никотиныч неоднократно наблюдал за тем, как Лобстер, увлечённый очередной работой по взлому, приговаривает, уставившись в монитор: «Давай-давай, моя машинка! Поработай, покрутись… Ну, побыстрее, побыстрее же — некогда мне… Давай, мой нежный, грузись. Не висни, не глючься… Ай, молодец! Какой ты у меня быстрый! Мы сделали их, сделали, сделали!..» Его «пень» [4]сейчас роднее матери и отца вместе взятых. Они чужие, далёкие, странные, непонятные, а этот — свой. Он знает все его капризы, слабости… Никогда они с Лобстером не заводили разговоров о семье. Причём, не сговорившись — никакого табу наложено не было. Словно отрезали себя от прошлого, боясь, видимо, что отношения с родственниками могут повредить их сотрудничеству, их работе, дружбе.

«Что-то задерживается он», — подумал Никотиныч, стирая со стола крошки.

Лобстер был уже изрядно пьян. Он ковырялся вилкой в тарелке с салатом и слушал раскрасневшегося дядю Пашу.

— …на матрасике лежу кайфую. Рейд закончили, сейчас по складам пошманаем, баньку затопим, водочки выпьем — думаю, значит. И заснул. Сплю и вижу во сне бабу свою. Тоже, значит, после бани. Красная такая, разомлевшая, в короткой рубашечке сидит, коленки показывает. Ну, думаю, сука, сейчас я тебя… И до того себе всё это напредставлял, что он у меня вскочил и никак не уляжется. Тут-то оно и… — Дядя Паша хохотнул, хлопнул Лобстера по колену. — Ну скажи, какая падла — именно на нашем бэтээре фугас рванул! Меня, значит, подкинуло сантиметров на пятьдесят, ну, на тридцать — точно. А я ещё сплю. Не прочухал, что подорвались. И пока я, значит, летал, матрас из-под меня в сторону съехал, а там цинки с патронами лежат. Я об эти цинки со всего размаху-то и… Все кругом орут, матерятся. Пальба такая, что уши заложило. Стреляные гильзы за ворот сыпятся. А у меня, представляешь, елда стоит, спина болит. Дурдом, а не война!

Лобстер пьяно рассмеялся, отпил соку, спросил серьёзно:

— Страшно было, да?

— Да ну, Олег, это только по первости, когда даже в сортир сходить боишься. А потом привыкаешь — и на рынок, и по кишлакам шмонаешься, где хочешь. Видишь, я со спецназом ходил. Не просто так. С Басаевым, как с тобой, разговаривал. Представляешь? Он своих «чехов» хотел на наших обменять.

— А я не служил, — признался Лобстер. — Сначала в институте учился, потом отмазался. Мать отмазала — побашляла военкому.

— Оно тебе и не надо, — махнул рукой дядя Паша. — Каждому своё. Тебе учиться, а мне жениться! — Он снова хохотнул, взялся за бутылку. — О, вторую скоро усидим, а ты говорил — пить не умею!

Лобстер замотал головой, накрыл ладонью рюмку, пытаясь протестовать — его уже мутило, но дядя Паша мягко отстранил его руку.

— Ещё по рюмочке, Олежек, и всё! Лобстер чуть-чуть пригубил водку. Дядя Паша опрокинул в себя стопку, шумно задышал, потянулся за салатом.

— А вообще, Олег, обидно до боли! Мужик в расцвете сил, как говорится, голова на плечах, опыта — на целую дивизию хватит, а его — пинком под зад! Я говорю, ещё Родине послужить хочу, а они, пидоры, смеются: мол, на фиг ты ей не нужен — отдыхай. Мне теперь в четырёх стенах сидеть? Думаешь, я просто так пью?

— Не думаю, — помотал головой Лобстер.

— Не, ты погоди, Олег! Ты не хочешь служить, а тебя заставляют, я хочу — меня в запас. Это разве справедливо?

Лобстер бессмысленным взглядом посмотрел в тарелку с едой.

«Боже, как я нажрался-то! Это ж водка!» — тоскливо подумал он.

— Мне плохо. Я на воздух хочу, — пробормотал Лобстер.

— Сейчас мы тебя полечим, — пообещал дядя Паша. Он помог Лобстеру подняться, повёл в прихожую…

Никотиныч закончил убираться в квартире и озабоченно посмотрел на потолок. Прошло больше часа, как Лобстер поднялся к соседу. Что там могло случиться? Может, они подрались или?.. Никотиныч поймал себя на мысли, что беспокоится за Лобстера, будто он его собственный сын. За год привязался. Ну да, дочь у него, можно сказать, отняли. Они начали встречаться с ней только два года назад, а до этого он был персоной нон грата в той семье и даже не знал, как она выглядит. Дочь позвонила ему сама, сказала, что стала взрослой и хотела бы видеть отца. Всё равно они стали чужими друг другу, он не воспитывал её, не вложил того, чего хотел бы. А тут появился Лобстер, по возрасту чуть старше его дочери. Благодатная почва, возможность реализовать себя в качестве приёмного папаши. Он относился к Лобстеру не как к равному, а как к вундеркинду, который в житейском плане полный олух или даже идиот, но что поделаешь — такой уродился! Никотиныч, сам того не замечая, приобрёл менторский тон и теперь частенько поучал Лобстера по мелочам. Впрочем, Лобстер пропускал его слова мимо ушей.

Ждать Никотиныч больше не мог. Он снял ключи с крючка вешалки в прихожей и открыл дверь.

Рука Никотиныча привычно потянулась к звонку. Он вдруг заметил, что вместо звонка из стены торчат два проводка, отдёрнул руку. Робко стукнул кулаком в дверь, прислушался. За дверью было тихо. В голову полезла всякая чушь: будто соседи прикончили Лобстера и теперь, услышав стук, прячут его тело в платяном шкафу. Никотиныч прогнал от себя бредовые мысли и стал барабанить в дверь. Квартира словно вымерла. И тут он услышал обрывок песни, залетевший в разбитое окно подъезда: «…И дорогая не узнает, какой у парня был конец!» Пели двое. Никотиныч сразу узнал пьяный голос Лобстера, второй был ему не знаком. «Всё понятно! „Мировую“ с соседом выпили — и понеслась! Совсем от рук отбился!» — рассердился на Лобстера Никотиныч. Он глянул на свои ноги, обутые в домашние тапочки, и побежал вниз.

Лобстер с дядей Пашей сидели в обнимку на скамейке рядом с гаражами-«ракушками» и пели, тут же, на скамейке, была разложена нехитрая закуска, стояла чекушка водки, пакет апельсинового сока. На Лобстере был офицерский бушлат, на голове фуражка.

— Олег, у тебя совесть есть? — раздался в темноте голос Никотиныча.