Оборванные струны - Надежда и Николай Зорины Страница 24

— Но ты же никогда не брался за такие дела, — робко возражала Настя. — Сам говорил, что тебе противно.

— Противно, — соглашался Андрей и судорожно соображал, как выкрутиться из этого дурацкого положения. Настя подошла к нему, обняла сзади за шею, ткнулась в волосы — и вдруг замерла. Он почувствовал, как напряглось ее тело.

— Что ты, Настюш?

— Подожди! — Она с шумом вдохнула и медленно, толчками, словно пробуя его на вкус, выдохнула воздух. — Странный запах! И что-то напоминает… Не могу понять. — Она опять «продегустировала» его волосы. — Да ведь это эфир! Ну да, самый настоящий эфир! И что-то еще, какая-то примесь.

Вот оно что! Получается, его не только оглушили, но еще и чем-то траванули. Для верности, чтобы подольше пробыл в отключке. Скорее всего, брызнули из баллончика, когда он потерял сознание после удара. Отсюда и странные видения, и обмороки, похожие на сны.

— Рассказывай! — приказала Настя. — И не смей больше врать! Про жену и про шпану сочинять не надо.

Пришлось рассказать все как было. Ну, или почти все, упуская лишь самые незначительные детали: Балаклава и фильм, пуская Настю по ложному следу деталями значительными: пропажа флешки и отключенный телефон. Ему казалось, что на этот раз он был более чем убедительным и если не успокоил ее, то хотя бы избавил себя от дальнейших мучительных расспросов. Но провести Настю оказалось не так-то просто. Она слушала его молча, не перебивая, но, когда он закончил, вдруг порывисто обняла его и огорошила вопросом:

— Ведь это не он, правда?

— Кто — не он? — как можно беззаботнее спросил Андрей. — Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Прекрасно понимаешь! — рассердилась Настя. — И мучаешься, потому что, если это он, это ведь действительно ужасно! Но он не мог… Это не он! Да и этот эфир, или чем там тебя усыпили… Не могу представить, чтобы у Вень… у него был какой-то эфир. И вообще… По-моему, ты мне не все рассказал. Он пропал неделю назад и тут вдруг тихонько прокрался в свою собственную квартиру, ударил тебя, брызнул в лицо какой-то гадостью, грохнул файл опять же из своего собственного компьютера, спер у тебя флешку. Полная ерунда! Зачем ему все это было нужно? Или ты действительно что-то скрываешь, или я не знаю…

— Ладно, Насть, пойдем спать, — взмолился Андрей, — жутко болит голова. Завтра поговорим.

— Да, да, конечно! — засуетилась, захлопотала она, дала таблетку обезболивающего (вообще-то он намеревался заглушить боль рюмочкой коньяка), повела чуть не под руку, как тяжелораненого, в спальню, уложила в постель, выключила свет.

Наконец-то наступила блаженная темнота. Боль в голове, усиленная движениями, постепенно стихала. Ему стало хорошо. Засыпая, он слышал, как Настя осторожно, почти бесшумно ходит в соседней комнате, готовясь тоже улечься, и от этого было еще спокойней и как-то надежно уютно.

Вот только непонятно, зачем она включила радио. Голос, механический, печально монотонный, бубнил неразборчиво, и невозможно было расслышать слов. Расслышать невозможно, а узнать, о чем говорят, совершенно необходимо — от этого зависит сейчас все. Виновен или невиновен? Андрей поднял голову, напряженно прислушиваясь: Настины шаги стали звучать громче, а слов по радио так и не разобрать — шаги заглушают… Встал с постели, затрудненной, неверной походкой приблизился к двери — шаги прямо-таки загрохотали, как по железному полу. Распахнул резким толчком дверь. Насти в комнате не оказалось. На диване сидел Балаклав в черных ботинках. Это он говорил монотонным печальным тоном, никакое не радио. Шаги продолжали звучать — чьи же это шаги? К кому обращается Балаклав? О чем говорит?

— Венька!

Андрей рванулся к нему, но тело застряло в вязком, густом воздухе и не продвинулось ни на сантиметр. И Балаклав словно его не услышал. Сидел на диване, болтал ногами в черных ботинках и даже головы в его сторону не повернул.

— Венька! — громче крикнул Андрей — опять никакого результата. — Венька! — закричал он изо всех сил — голос прозвучал искаженно. — Вениамин Федорович, твою мать!

Балаклав наконец посмотрел на него, усмехнулся.

— Вот-вот, Андрей Львович, такие дела. Веньку обвинить в преступлении невозможно, и Андрюху бить по голове как-то не с руки. А так все упрощается. Новый формат отношений. Андрей Львович идет по следу Вениамина Федоровича, а тот защищается как может.

— Но ведь ты…

— Простите за причиненный физический и моральный ущерб, Андрей Львович. Я не мог поступить иначе. Либо вы, либо она — такой вот расклад.

— Расклад?! Ах ты… — Андрей, пересилив страшное сопротивление воздуха, бросился к нему, размахнулся и ударил по ненавистной ухмыляющейся роже. Венька жалобно вскрикнул Настиным голосом, вскочил с дивана и неожиданно нежно потряс за плечо:

— Тише, тише, что ты? Ну успокойся, Андрюшенька!

Андрей открыл глаза. Испуганное лицо Насти призрачно отсвечивало в свете уличных фонарей. Ночь все еще длилась. Обняв ее, он закрыл глаза и вскоре уснул спокойным сном.

Утро было необыкновенно светлым и ласковым. Он это почувствовал, еще не проснувшись до конца, лежа с закрытыми глазами. От вчерашних приключений остался лишь легкий отзвук головной боли — ни тошноты, никакой тяжести. И настроение было, без всяких на то причин, прекрасным. Андрей всем своим телом ощущал необычную бодрость и прямо-таки зудящее желание вскочить, побежать и быстренько во всем разобраться. Путешествие в страну Эфира для него закончилось вполне благополучно, а сотрясения мозга, очевидно, не оказалось. Спасибо вам, Вениамин Федорович, что так аккуратно ударили, а не стали крошить череп своему боссу, беззлобно подумал Андрей: почему-то даже на Балаклава сегодня у него обиды не было. Не было обиды, и совсем не было боли — ни в душе, ни в теле.

Он встал, ощупал голову: шишка значительно уменьшилась. Нагнулся и резко выпрямился, проверяя свой организм, — ни головокружения, ни тошноты, ни дрожи в членах — здоровый, способный на подвиги организм.

Проходя в ванную, не удержался, заглянул в кухню. Настя что-то жарила, Сашка выбирал из каши изюм и орехи и приговаривал, что он зимняя птичка, выклевывает зернышки из-под снега.

— Надоела ему каша, — Настя озабоченно покивала на сына, увидев выглядывающего из-за косяка Андрея, — надо придумать что-то другое.

— Нет, — успокоил ее ребенок, — я кашу очень люблю, просто птички снег не едят.

— Как ты себя чувствуешь? — Настя сняла с огня сковородку, подошла к Андрею, тронула ладонью его лоб, словно проверяя температуру. — Получше?

— Прекрасно! Все совершенно прошло. Голова цела, а это в нашем деле главное. — Он засмеялся, поцеловал Настю в нос.

Сашка сполз с табуретки, подбежал к родителям:

— И меня!

Андрей поднял сына на руки, поцеловал и его и отправился в ванную. Под прохладными струями душа ему стало совсем хорошо, остатки боли исчезли. Голова сделалась удивительно легкой и трезвой, какой давно уже не была, и выдала сразу несколько умных мыслей. Во-первых, с Ксенией Зиминой вступать в непосредственный контакт сейчас ни в коем случае нельзя. Во-вторых, необходимо срочно выяснить личность убитого ею мужчины (странно, почему он сразу не подумал об этом!). И самое главное, в-третьих: он понял, как узнать, о чем говорила в фильме Ксения, перед тем как выстрелить. Ольга как-то рассказывала, что отец ее одноклассника потерял слух и довольно быстро научился читать по губам. Вот к нему и нужно обратиться. Фильм засвечивать нежелательно, но ведь он человек посторонний, далекий от подобных дел, кажется, механик на станции техобслуживания. Можно к тому же придумать какую-нибудь невинную историю. Например, сказать, что фильм не настоящий, нечто вроде учебного пособия (Ольга учится на юридическом).