Банда 5 - Виктор Пронин Страница 24

— Я знаю, Коля, — сказал Петрович. — Верю тебе.

— И я тебе, Петрович, верю. И никому больше.

— Почему, Коля? — Петрович так сумел спросить, что Афганец понял суть вопроса — почему он не верит остальным членам банды.

И опять Афганец надолго замолчал. То ли не хотел отвечать, то ли вопрос оказался для него слишком сложным, а может, сам лишь теперь задал его себе. И опять Петрович не торопил его. Сидя на теплой деревянной ступеньке, он поставил локти на колени, подпер ладонями щеки, отчего все лицо его собралось в морщины и как бы сдвинулось кверху, как это бывает у породистых собак, у которых шкуры, кажется, вдвое больше, чем требуется.

— Понимаешь, Петрович... У всех есть черный ход... Или запасной выход. А у нас с тобой нет. Если, к примеру, тот же Вобла однажды перестреляет всех, то утром он спокойно начистит свои ботиночки и выйдет на работу. И будет расследовать массовое убийство, которое сам же и совершил. Знаешь, Петрович, я думаю, что рано или поздно он это сделает. Ему ничего не остается. У него нет другого выхода. Я слышал, он где-то дом строит...

— Строит, — кивнул Петрович.

— Большой?

— Десять на двенадцать.

— Два этажа небось?

— Три.

— Это же дорого — дом строить в наше время? А?

— Нет ничего дороже.

— Вот построит дом, и нам нужно будет с ним что-то делать... Иначе он сделает с нами.

— Не сделает, — беззаботно протянул Петрович. И опять ему удалось произнести это так, что понял Афганец — его слова восприняты всерьез.

На этом их разговор прекратился — шевельнулась листва у калитки, скрипнули петли, и через несколько секунд оба увидели на дорожке Вандама. — В белой рубашке с раскрытым воротом, загорелый и красивый, он шел, с улыбкой осматриваясь по сторонам, чтобы первым увидеть, кто уже успел прийти.

— Я вас приветствую! — радостно сказал он, заметив на крыльце Петровича и Афганца.

— Привет. — Петрович протянул ему большую костистую ладонь. И Афганец поздоровался, но как-то смурно, явной радости не высказал и продолжал смотреть прямо перед собой в зеленое пространство сада.

— Представляете, — Вандам был радостно возбужден, — еду сейчас в трамвае, уже скоро выходить, в вагоне почти никого не осталось. Подходят трое... Слово за слово... Дай закурить. Не курю, говорю. Дай на сто грамм. Не пью, говорю. Выйдем поговорим, предлагают. Я не возражаю, выйдем поговорим. Отчего же не поговорить в хорошую погоду, летним вечерком...

— Поговорили? — спросил Петрович.

— Немного, — рассмеялся Вандам. — Но по душам. Сейчас выясняют, кого из них как зовут... Могут и не вспомнить. — Он опять рассмеялся, показав ровные белые зубы.

— Не надо бы, — вздохнул Петрович.

— Почему? Честный мужской разговор. Ты мне, я тебе... Нет, Петрович, зря ты на меня бочку катишь!

— Не надо бы, — поморщившись, повторил Петрович. — Как-то ты передвигаешься по земле, везде оставляя следы. Наверняка человек десять видели вашу беседу... И все тебя запомнили, как не запомнить такого нарядного, всего из себя красивого да ловкого...

— Ну и что, Петрович, ну и что? Я готов ответить... Хулиганье, понимаешь, к порядочным людям цепляется, нигде проходу уже от них нет! — напористо и весело продолжал возмущаться Вандам.

— Не надо бы, — прокряхтел Петрович, поднимаясь со ступенек. — Плохо это... Ну да ладно... Всех уложил?

— До единого!

— Молодец, — сказал он без одобрения и опять тяжело вздохнул. Петрович вообще часто вздыхал, от усталости, от непосильного опыта, который нес на своих плечах, а может, и какие-то тяжкие предчувствия томили душу его. — Пошли в дом, нечего здесь людям глаза мозолить.

— Каким людям? — воскликнул Вандам. — Где люди?

В упор не вижу!

Не отвечая, Петрович вошел в дом, следом за ним, так и не проронив ни слова, неслышной тенью скользнул Афганец.

В комнате было достаточно просторно, прохладно, старые плетеные кресла позволяли расположиться удобно и надолго. Петрович открыл холодильник, достал бутылку кефира и, опустившись в кресло, принялся не торопясь прихлебывать прямо из широкого горлышка.

— Возьми и себе, — сказал Петрович Афганцу.

— Не могу... Перед такими делами не могу.

— Пройдет.

— Тогда и выпью, — улыбнулся Афганец и, выбрав себе кресло в самом углу, в полумраке осторожно опустился — видимо, и слабое потрескивание кресла, скрип палок и переплетений раздражали его.

Во дворе раздались голоса, но спокойные, приглушенные — очевидно, подошел еще кто-то. По отдельным словам Петрович и Афганец догадались, что Вандам опять кому-то рассказывает, как он уложил на трамвайные рельсы трех недоумков, которые решили с ним выяснить отношения.

— Представляешь, когда один хрястнулся мордой о рельсу, остальные вроде как удивились, не поверили, что так может быть, и решили, что их приятель поскользнулся... — Вандам весело рассмеялся. — Потом поскользнулся второй — хребтом об рельсу... Тогда до третьего начало что-то доходить, он развернулся и хотел было спасти свою жизнь бегством. — Вандам расхохотался.

Открылась дверь, и вошел Вобла. На губах его еще играла улыбка после рассказа Вандама.

— Привет, — сказал он и, подойдя к креслу, в котором расположился Петрович с кефиром, с некоторой почтительностью пожал руку. Петрович так и не приподнялся с кресла. Вобле это не понравилось, и, горделиво прижав подбородок к груди, он отошел в сторону, присел к столу.

— Что нового в большом мире? Какая жизнь протекает в правоохранительных коридорах? — спросил Петрович, с явным удовольствием продолжая высасывать кефир из бутылки.

Вобла не торопился отвечать, подчеркивая этим свою независимость. Он пришел на сходку в гражданской одежде — в светлых штанах, безрукавке, с полотняной кепкой на голове. Подождал, пока Вандам найдет себе место, усядется, замолчит наконец, потому что все это время из него безудержно лились слова о недавнем трамвайном приключении. Хотя никто уже его не слушал, он вспоминал все новые и новые подробности.

— Какой-то хмырь приходил сегодня из прокуратуры... Начальник следственного отдела... Долго с нашим сидел.

— О чем была речь? — спросил Петрович с такой уверенностью, будто Вобла обязан был это знать.

— И это узнал... О расстреле зеленого джипа.

— О своем участии ты ничего не сказал?

— А в чем было мое участие? — с какой-то болезненной обидой спросил Вобла и тут же замолчал, поняв, что не надо бы ему так отвечать, не надо бы отрицать свое участие.

Петрович посмотрел в темный угол, где сидел Афганец, их взгляды встретились и оба чуть заметно кивнули друг другу. Дескать, вот то, о чем мы говорили, вот оно и подтверждается.