Заговор стервятников - Елена Басманова Страница 24

Доктор смягчился.

— Я не сержусь. Но никак не могу взять в толк, при чем здесь Орлеанская девственница? Что, действительно в ее жизни есть какие-то загадки и тайны?

— Насколько я знаю, — равнодушно сказала Мура, — с Жанной все более или менее ясно. Правда, меня смущает, что в некоторых источниках ее называют Деборой.

— Дебора, Дебора… Что-то знакомое. — Клим Кириллович выпростал подбородок из поднятого мехового воротника и наклонился к девушке.

— Дебора — героиня библейская, — все так же безразлично пояснила Мура, — она отрезала волосы Самсону, и он потерял свою чудодейственную силу.

— Понятно. — Клим Кириллович отпрянул; легкое облачко пара, вылетавшее из румяных губок девушки, дразнило его обоняние ароматом свежего арбуза. Неизъяснимая нежность охватила все его существо, и, с трудом сдерживая охватившее его волнение, он пробормотал: — Да, возможно историки сравнивают Жанну с библейской воительницей, но Самсона погубила все-таки она, а не Далила.

— Они обе — воительницы, — вздохнула Мура, — а если Библия как исторический документ описывает под именем Деборы Жанну д'Арк?

— Вы все фантазируете, милая Маша. — Доктор с трудом сдерживал желание немедленно заключить неутомимую исследовательницу в объятья. — Тогда придется признать, что сама Библия написана после жизни Орлеанской девственницы. То есть после пятнадцатого века. А это — нонсенс.

Мура промолчала. В лиловатом свете мелькающих мимо фонарей личико Муры выглядело таким печальным, что Клим Кириллович после минутного молчания заговорил непроизвольно мягко и ласково:

— Конечно, каждое новое поколение ученых, в том числе и историков, находит новые идеи и высказывает неожиданные предположения. Но все-таки для этого должны быть хоть какие-то основания. Они у вас есть?

— Не знаю. — Легкое, благоухающее арбузом облачко снова коснулось лица Клима Кирилловича. — С одной стороны, историки утверждают, что пергамен не хранится более пятисот лет, а чаще только триста. Поэтому летописи и хроники постоянно переписываются. И наши, российские, тоже. А с другой стороны, я держала в руках Кодекс, найденный Тишендорфом, — листы пергамена мягкие, гибкие, будто сделаны недавно. А ведь Тишендорф утверждает, что этот Кодекс создан в четвертом веке! То есть что его пергамент сохранился шестнадцать столетий! Как же это может быть?

Найти объяснения доктору не удалось, как не удалось и заключить Муру в объятья, — сани остановились возле парадных дверей дома, в котором квартировало семейство Муромцевых.

Сердце Муры учащенно забилось: чуть поодаль к чугунной коновязной тумбе пристроился автомобиль с откинутым, несмотря на мороз, верхом, в котором сидели спиной к ним два человека. Они не обернулись, хотя наверняка слышали, как подъехали сани, и разглядеть автомобильных седоков не представилось возможности. До слуха Муры донеслись французские фразы.

Поднявшись на второй этаж, молодые люди с удовольствием окунулись в тепло профессорской квартиры. В просторной прихожей горничная Глафира с непривычной для нее суетливостью помогла им разоблачиться. Принимая пальто, Глаша делала многозначительные ужимки, кивала на дверь гостиной, подмигивала, а на вопросы, задаваемые вполголоса, отвечала беззвучным шевелением губ. Мура поспешила к себе в светелку, а Клим Кириллович, пригладив пышную волнистую шевелюру и тщательно расчесав светлые короткие усы, с недавних пор украсившие его верхнюю губу, направился в знакомую зеленую гостиную.

— Мы вас, можно сказать, заждались, — отрываясь от шахматной доски, приветствовал верного друга семьи профессор. Он встал и пожал руку доктору. — Вы вовремя. Прошу знакомиться: господин Шевальгин Дмитрий Львович, инженер, член Автомобильного клуба. Любезно согласился сыграть со мной партию в шахматы. И генерал, герой турецкой кампании, Эраст Петрович Фанфалькин.

Доктор, сразу обративший внимание на гостя, расположившегося поближе к Елизавете Викентьевне, получил возможность пристальней взглянуть на героя.

Генерал встал, но обмен рукопожатиями не состоялся: правая рука гостя была на перевязи.

— Прошу прощения, бандитская пуля, — моложавый генерал наклонил голову и щелкнул каблуками. Дежурная улыбка тронула уголки губ. — Фанфалькин, Эраст Петрович. Служу в Главном штабе.

— Вы ранены? — спросил доктор. — Давно ли? Рана обработана?

— Не извольте беспокоиться, — ответил генерал, — я к боли привык. Кроме того, у меня верные друзья. Вот господин Шевальгин прибыл со мной для моральной поддержки. Он у нас молчун, но инженер превосходный: в мастерской Автомобильного клуба решает самые сложные технические проблемы. Да и внизу, в автомобиле, остались мои, так сказать, денщики — техник Жильбер Марло и камердинер Баса. Он японец, одного оставлять на людях опасаюсь: сами понимаете, война с Японией произвела потрясение в человеческих умах.

Доктор вежливо слушал пространный монолог генерала. Он пытался сообразить, зачем, этот гость приглашен Муромцевыми к обеду и почему о нем ничего не сказала Мура? Весь день с ней провел, могла бы и предупредить.

Да и профессор… Утром вроде бы в шутку говорил о том, чтобы доктор разузнал у генеральши Зонберг что-нибудь о генерале Фанфалькине, и вот те раз — генерал, пренебрегая ранением, уже примчался в гости, беседует с Елизаветой Викентьевной.

— А где же Брунгильда Николаевна? — спросил он неожиданно для самого себя. — Разве она еще в консерватории?

Елизавета Викентьевна смущенно отвела взор.

— Должна быть с минуты на минуту. Ее и ждем. А как прошла манифестация?

Ответить доктор не успел, так как в гостиной появилась Мура. Мария Николаевна Муромцева, к удивлению доктора, успела переодеться в элегантное темно-синее платье, выгодно подчеркивавшее синеву ее глаз. Кроме того Мария Николаевна нацепила и украшения, что, по его мнению, было совсем лишним. Она протянула гостям ручку для поцелуя и уселась ближе к матери. Доктор обвел взглядом профессорское семейство. Как он сразу не обратил внимание на то, что и профессор сегодня надел фрак, и профессорская жена сменила обычные сережки на топазовые, и платье на ней необычное — темно-голубое, богато украшенное гипюром и прошивками. Да и генерал в парадной форме, блестит аксельбантами и орденскими крестами с мечами и без мечей, и Шевальгин во фрачной паре. Пожалуй, только вид самого Клима Кирилловича, его обычная визитка не соответствовали торжественности момента. Подозрение внушали и роскошные букеты свежайших роз, наполнявшие вазы на столиках: один из белых и розовых бутонов, из тех, что прилично дарить молоденьким девушкам, другой для дам — темно-бордовые, вполне распустившиеся цветы. Глупая мысль: «Не собирается ли Мария Николаевна замуж за генерала?» — мелькнула в голове Клима Кирилловича.

Естественно, с ответом о манифестации он замешкался, и Мура его опередила.

— В целом было все очень хорошо, — важно сказала девушка, стараясь держать спину прямо и умышленно замедляя речь. Мужчины не понимают, как действует на женскую душу платье, тем более изысканное, нарядное: меняется все, даже стиль речи! — Вся Дворцовая была запружена народом. Даже Государь выходил на балкон и раскланивался с подданными.