Вниз по реке к морю - Уолтер Мосли Страница 24

Пешая прогулка из Ист-Виллиджа в Вест-Виллидж стала важнейшим, если не эпохальным путешествием в моей жизни.

Мой отец был преступником. Именно поэтому я и стал полицейским. Но меня подставили и запугали, а потому я перестал работать на официальные силы и теперь выступал исключительно как частное лицо. И каждый шаг, что я делал, был прямо противоположен тому, как поступил бы в той или иной ситуации мой отец. Можно даже сказать, что свободой воли тут и не пахло.

Но моя прогулка по стылым осенним улицам рядом с человеком, в котором сидело столько злобы, что он не остановится ни перед каким зверством, означала, что я сделал первый шаг по иному пути. По своему собственному пути.

– Я знаю, мне ничем не искупить того, кем я был, – говорил Мэл, когда мы шли на север по улице Хадсон. Темные кирпичные стены старых зданий только добавляли мрачности к его словам и месту нашего следования. – Нет, я признаю, что все это сделал, но это не имеет никакого значения. Возможно, если я смогу все это прочувствовать, я даже захочу загладить вину…

Разговор наш все продолжался, но я не слишком прислушивался к словам собеседника. И откуда-то знал, что все это в новинку и для него тоже, что этот человек не из тех, кто запросто выкладывает первому встречному всю подноготную, а лишь тогда, когда это жизненно необходимо либо если это ложь. Мэлкворт же просто думал вслух, вероятно, впервые в жизни, а я тем временем вспоминал камеру в одиночке и то, как враги сломили меня, заставив скулить как собаку.

– Это здесь, – сказал я, когда мы миновали шесть длинных кварталов.

Кафе «Либерте» располагалось с восточной стороны улицы Хадсон; высокие окна и уличные столики, за которыми сидело лишь несколько посетителей. Честно говоря, это была просто запредельно дорогая кондитерская, где подавали затейливо приготовленный кофе и крошечные сэндвичи, честно притворявшиеся французскими.

– Что угодно? – спросила молодая женщина с золотистым загаром. На ее широком носу красовались веснушки, а между передними зубами была щель.

– Можно нам вон за тот столик? – спросил я.

– Разумеется. Сейчас Хуан вам принесет меню.

Я заметил, что Мэл присмотрел самый дальний столик, спрятавшийся за стойкой, но я прекрасно знал: если мы сядем там, то будем выглядеть подозрительно.

Хуан оказался маленьким меднолицым человечком с чахлой щеточкой усов и застенчивым взглядом.

– Мне, пожалуйста, прошутто на багете и зеленый чай латте, – попросил я, когда молодой человек, глядя в пол, поинтересовался, что я закажу.

– Черный кофе с тостом, – попросил Мэл.

Когда Хуан пропал из виду, Мэл спросил:

– Так что тебе до того парня? – он напомнил о Стюарте Брауне.

– Ты когда-нибудь встречал его?

– Нет. Но знаю одного парня в Калифорнии, которого Браун вытащил из-под обвинения в убийстве.

– Браун был в Калифорнии?

– Нет. Тот парень пришил кого-то в Нью-Йорке, а потом еще одного в Сакраменто. В Калифорнию его экстрадировали и судили там уже после того, как Браун показал свое волшебство здесь.

– Я пока не готов сказать, почему так пристально к нему присматриваюсь, – признался я.

– Как знаешь. Это же твой доллар.

Мне начинал нравиться мой инфернальный помощник.

– Ну а с тобой-то что приключилось, Мэл? Я имею в виду, на самом деле.

Он взглянул на меня. Глаза у него были мертвые, но, несмотря на это, в них явно отразилась благодарность.

– Тюремный психиатр выявила у меня пограничное расстройство личности. Бывают психотические приступы, которые снижают чувство вины и делают меня особо опасным.

– Звучит безумно.

– Еще бы. Я спросил эту даму-психиатра, отчего же тогда я в тюрьме, а не в каком-нибудь заведении для душевнобольных…

– И что же она ответила? – спросил я, искоса наблюдая, как трое не похожих на здешних клиентов людей заходят сквозь стеклянные двери. Все они были крупные, в джинсах и спортивных пиджаках, надетых на пестрые рубашки разных стилей.

– Нынешнее американское право принимает во внимание твой социальный статус и то, что общественное мнение сейчас считает злом, – ответил Мэл на мой вопрос. – Она сказала, что в нашем мире человек, который сам бьется головой о стену, – сумасшедший, а если разобьет башку кому-то другому – он преступник.

– Сюда только что вошли трое, – перебил его я.

– Вижу их. В зеркало.

Вошедшие как раз разговаривали с веснушчатой девушкой.

– Вон того толстого в светлом пиджаке зовут Поукер, – добавил Мэл. – Думаю, он меня не знает. Мне заказали его убийство, было дело, но его подружка решила пожалеть его жену и заплатила пятьдесят процентов неустойки.

Троица между тем огляделась и в конце концов направилась к дальнему столику, который так понравился Мэлу.

Стоило им рассесться, как застенчивый Хуан подошел принять заказ.

– Так значит, твоя история про тюремного психиатра, которая ведет подробный дневник твоих действий? – спросил я, чтобы дать Мэлу понять, что надо выждать и посмотреть, что будет дальше.