Деление на ночь - Евгений Кремчуков Страница 24

– Самуэльевич – из другой книги, – слышимо усмехнулся Фигнер. – Но если вы всё же хотите понять, я вам объясню. Телефон ваш мне любезно дала Гусева Эвелина Игоревна. Или же, чтобы быть до конца точным, Эвелина Игоревна Гусева.

– А откуда вы её…

– Судьба! Судьба! – воскликнул чёрный Фигнер. – Счастливый случай! Она моя соседка по дому. Балконы у нас не застеклённые. И вот не далее как сегодня вечером стою я на своём балконе, курю, а она выходит на свой.

– Тоже покурить? – вопросил Белкин иронически.

– Да, – нетерпеливо и, как показалось, с лёгкой досадой ответил его собеседник. – И она видит, как я вздыхаю и вообще в какой я хандре. И спрашивает, что, дескать, случилось. Я ей рассказываю о своей проблеме, связанной с вами, а Эвелина Игоревна тут и говорит: а у меня есть его номер телефона, хотите? Ну как же отказаться!

– И что же за проблема? – как бы Белкин ни устал, он ни одному фигнеровскому слову не поверил, но решил ему подыграть.

– Так ведь, Борис Павлович, обидел я вас в прошлый наш разговор. Резко говорил с вами. Чуть ли не накричал. Ушёл, не попрощавшись. Простите благородно. Низок.

– И ради этого вы звоните мне в полночь?

– Да.

– Хорошо, я на вас и тогда зла не держал, а сейчас и подавно.

– Спасибо, Борис Павлович!

– Ценю вашу искренность, но, простите, мне очень хочется спать.

– Да-да, конечно! Но разрешите ещё пару слов только?

– Слушаю.

Белкин мгновенно вспомнил комиссара Коломбо из теледетектива, который, вроде как поговорив с предполагаемым убийцей и попрощавшись с ним, постоянно возвращался к нему ещё с каким-нибудь уточнением, сознательно доводя преступника до исступления.

– Вот я третьего дня стишок набросал. Хотел написать про друга своего, Дениса Васильевича. Я и имя ему подобрал, ну, для стихотворения, чтобы впрямую не говорить о Денисе – назвал я его Иваном Данцигером. Но меня, представьте, повело в сторону, и стишок вышел ну идеально обо мне самом. И вот я читаю свой мадригал про Ивана Данцигера – и вижу в нём Александра Фигнера.

– И что?

– Более того, мне стало явственнейшим образом казаться, что Данцигер – это я. И такое меня наваждение охватило, что я даже усомнился, а Фигнер ли моя фамилия и Александр ли – имя. Сумасшествие такое лёгкое. Недолгое. Оно прошло. Но вдруг бы не прошло?

– А дальше?

– А дальше – доброй ночи, Борис Павлович, спокойных снов! Простите меня ещё раз!

И Фигнер мгновенно отключился.

А Белкин от разочарования в себе, от неспособности понять ситуацию, в которую угодил по своей воле, отложил телефон и заснул меньше чем через секунду – так быстро он не засыпал никогда в жизни. И приснилась ему Полина Баранчук, обнимающая его и трогающая там, где нельзя, приговаривающая что-то ласковое, шелестящее, но неразличимое. Белкин потерянно жался к ней, не в силах преодолеть вожделение, но и виновато вспоминая Лину – почему Лину, кто такая Лина? «Иди ко мне, ни о чём не думай, мой ребёночек, мой маленький малыш, – сквозь тьму прорезался родной голос Полины, – я с тобой, не беспокойся, я тебя люблю и твою бедную головушку тоже, ты мне нужен, иди ко мне, мой ребёночек». Она повторяла это на разные лады, обнимая и трогая, однозначно указывая на их родство.

«Почему ребёночек?», – спросил себя Белкин утром. И кого воплощала в том сне Полина Баранчук, его подростковая любовь с медовой кожей и грязными пятками? Кого?..

…Проснувшись в хорошем состоянии и настроении, упросил Елену приехать, с колоссальной радостью осознав, что на дворе воскресенье, а значит, идти никуда не надо. Елена покапризничала (ей от Доблести до Купчино, конечно, крайне далеко и неудобно), но согласилась. Они, не притрагиваясь друг к другу, стали пить чай, болтая о всякой ерунде.

– Ты рассказал Воловских обо мне? – вдруг спросила Елена, воспользовавшись паузой. Белкин до того говорил о новом фильме самого обсуждаемого режиссёра, и, как водится, увлёкся, забыв обо всём прочем. Вопрос Елены прозвучал оплеухой.

– Э-э… Даже в мыслях не имел, – честно ответил Белкин. – Сам теперь не понимаю, почему.

– Я думаю, что это и к лучшему. Если он не предлагал меня найти, значит, не считает нужным. А я навязываться не хочу.

– Да причём тут навязываться? Может, он деликатный.

– Может, и деликатный, – охотно согласилась Елена. – Он вообще не сильно надоедал нам. Вдруг бережёт меня? Хотя вдруг я что-то знаю?

Она подмигнула.

– А ты что-то знаешь?

– Нет.

Пискнул белкинский телефон. Предположив, что написала Фарида (и не ошибившись), он разблокировал экран, и… тут же вспомнил ночной разговор. Во всех подробностях. Открыл список входящих вызовов и, не соображая, что делает, стал звонить на номер Фигнера. «Абонент не отвечает или временно недоступен». Повторный звонок – то же самое. Ещё. И снова.

Какой кошмар!

Жизнь моя, иль ты приснилась мне?

Лихорадочным движением ткнул в другую иконку – диалог с Фигнером на месте. Ну, хоть что-то.

– Елена, помнишь, я вчера рассказывал о беседе с учительницей Алексея?

– Конечно. Ты же потом понял, что Близнецов никогда не существовал.

– Так вот, потом у меня случился ещё один разговор…

И выложил всё о Самуиловиче.

– Борь, а тебе это не причудилось? – всерьёз спросила Елена, выслушав Белкина.

– С чего бы вдруг?

– С того, что тебе прямым текстом объяснили, кто такой Близнецов и зачем он. А ты, судя по всему, до сих пор не понял.

Критик, зачем ты?

– Ну так расскажи мне! Пожалуйста!!! – отчаянно крикнул Белкин.

– Сам не понимаешь?

Белкин закрыл лицо руками.

– Да что с тобой? Не кручинься, добрый молодец. В конце концов, может, я ошибаюсь.

– Да ты можешь уже сказать?!

Елена лукаво улыбнулась.

– А что мне за это будет? Ладно, ладно, не ори. Сейчас мне кажется, что Близнецов стал альтер эго Лёшки. Может, болезненным. Или психическим. Он его сам выдумал и тут же поверил, что он – Близнецов. Ну, или не тут же, но поверил. Высокая болезнь такая. Мне так думается. Даже фамилия ни о чём ином не говорит. Близнец он.

Белкин многоэтажно и смачно выругался (чего раньше при Елене себе не позволял):

– Это настолько сильно, что иначе просто быть не может.

Помолчал пару секунд и спросил:

– Вот лично ты как полагаешь, он способен на такую самоподмену? Ты же знала его лучше всех.

– Раньше ничего такого не было, но я вполне допускаю её, подмену.