Три последних дня - Анна и Сергей Литвиновы Страница 24

– Вот и думай: то ли в покое голубков оставить, то ли через Интерпол их искать.

– Интерпол-то здесь при чем? – хмыкнул отчим.

– Да при том! – отрезала Татьяна. – Мирослав, говорят, троих женщин уже угробил…

Отчим, конечно, заинтересовался. Попросил подробностей. Однако, когда Таня их выложила, разочарования своего скрыть не смог: «Слишком давняя, Танюшка, история. И раз уж его вины не доказали тогда, сейчас это тем более невозможно».

Хотя пообещал: возлюбленного Юлии Николаевны он, по своим каналам, проверит.

* * *

Наши дни. Москва. Валерий Петрович Ходасевич

Нет, бывшую жену Юлю полковник в отставке больше не любил. Совсем не любил.

Но почему же тогда и на сердце было тяжело, и желчь разлилась, и вдруг захотелось уесть, уязвить дуру-бабу?

Если он самому себе на эти вопросы не ответит – значит, грош цена ему как аналитику. Тоже мне, знаток человеческой психологии – свое собственное внутреннее состояние не может проанализировать! Поэтому пришлось задуматься: почему ему до крайности неприятно поведение бывшей жены, о котором поведала падчерица?

Да все просто, признался отставной разведчик. Не шутка ревновать, когда любишь. Но обратная теорема не верна. Неправда, что раз НЕ любишь – значит, НЕ ревнуешь. За те десятилетия, что он был знаком с Юлией Николаевной: сначала жили вместе, потом раздельно, – привык, что она принадлежит ему – никому другому. А тут, вишь ты, выискался прыщ!..

Кроме того, его задевало, что с гражданином, как его там, бывшая супруга, оказывается, крутила роман еще до того, как в ее жизни появился Валерий Петрович. А она хитра оказалась! Рассталась с принцем своим всего за несколько месяцев до того, как познакомилась с Ходасевичем, но за все десятилетия ни разу о нем не обмолвилась.

Ревность подогревалась тем обстоятельством, что сам полковник, даже если бы очень захотел, не смог бы умчать свою былую благоверную (равно как и другую персону) ни в какие Европы. И дело заключалось не только в финансовом факторе. У пенсионеров российских жизнь, конечно, тяжелая, однако за свою карьеру нелегала Валерию Петровичу удалось кое-что скопить. Да и нынче его услуги аналитика в Ясеневе [14]все ж таки оплачивались. Однако командование, скорее из перестраховки, чем из реальных опасений, все продлевало и продлевало для Ходасевича запрет на загранпоездки. Поэтому даже загранпаспорта нового образца у него, проведшего за кордоном большую (и, кажется, лучшую) половину жизни, попросту не было.

В круиз по Волге он поехать еще мог. Кижи или, допустим, Валаам тоже не возбранялись. А Испания с Португалией или даже милая патриархальная Болгария – никак нет-с, запрещено-с.

Наконец, при мысли о поведении Юлии Николаевны экс-полковник испытывал мучительную неловкость – что-то вроде изжоги. Еще понятна, думал он, та полулюбовь-полупривязанность-полудружба, что испытывают друг к другу двое супругов, кто рука об руку прошел огонь и воду и вместе состарился. А вот вдруг нахлынувшую страсть в то время, когда у девушки обильный целлюлит, венозные точечки на ногах и пара зубных протезов, наблюдать, право слово, зазорно. Все равно что бывшая супруга вдруг выперлась бы на сцену и начала декламировать детские стишки. Или, к примеру, прилюдно танцует па-де-де с мускулистым танцором в белых лосинах.

А еще… Еще обидней – надо быть честным с самим собой! – что у самого Валерия Петровича ничего подобного – любви, страсти, сильной привязанности и прочих могучих чувств – не имелось и не предвиделось. Они для него теперешнего, совершенно точно можно сказать, попросту невозможны. Не тот возраст. А жена-ровесница душой оказалась моложе.

Что ж! В себе Валерий Петрович, будем считать, разобрался. Первопричинами его дурного настроения и даже гнева были две неразлучные зеленоглазые сестрицы: зависть и ревность.

Однако оставались другие вопросы, лично с Ходасевичем и его чувствами никак не связанные.

Всю молодость Валерия Петровича учили (а в остальное время он сам учил других), что любое событие во внешнем мире надо, прежде всего, рассматривать как возможную угрозу родной стране, ее обороноспособности, ее политике. Вот и теперь: едва Татьяна рассказала душещипательную историю о последней любви Юлии Николаевны, в голове бывшего разведчика тренькнул невидимый звоночек. Нет, разумеется, никаких вызовов российскому государству Валерий Петрович в поведении экс-супруги не видел. Однако… Довольно логично (во всяком случае, для него) задаться вопросами: а случайно ли появился в жизни Юлии Николаевны подозрительный иностранный хмырь? С какой стати вдруг вспыхнуло дремавшее в нем тридцать лет светлое чувство? Не мог ли он нести какую-либо угрозу для Юлии Николаевны, Татьяны, а может, и для него, Валерия Петровича? А если угроза существует, то каков ее характер?

Вот эти вопросы далеко не личное дело Ходасевича. И имеют значение не только для его внутреннего мира и морального самочувствия. Над ними следовало помозговать (как говорил старый советский сатирик) тщательне́е.

Валерий Петрович отправился на кухню, заварил себе чайку покрепче: все эти новомодные пакетики – долой! Даешь старый добрый фарфоровый чайник да заварку, два фунта которой ему привез из Лондона один из учеников. Англичане толк в чае знают – если отбросить, конечно, их идиотскую традицию добавлять в благородный янтарный напиток пошлое молоко.

Пока заваривался чай, Ходасевич достал из кухонного стола лист бумаги и хорошо отточенный простой карандаш. У него всегда под рукой было в каждом жилом помещении, не исключая даже сортира, чем писать и на чем писать. Как он говаривал – слегка, впрочем, кокетничая – своей падчерице: «Я уже настолько стар, что могу умную мыслю́ до другой комнаты не донести, растерять по дороге». Конечно, дело было не в ослабшей памяти – просто еще со времен скучнейших и длиннейших совещаний, которые проводил резидент в Париже, появилась у него, тогдашнего старлея в гражданском, привычка записывать все, что думалось.

Главное только – впоследствии сжечь это все. А то в истории разведки известны случаи, когда уборщицы в конторах, офисах и гостиницах много ценнейшей информации собирали – исходя из спонтанных рисунков и отрывистых замет, что делали важные люди во время тоскливых заседаний или, к примеру, телефонной болтовни.

Итак, проблем на повестке дня у нас есть несколько, подумал Ходасевич. И главный из вопросов таков (когда размышлял, он писал в испанском духе, ставил вопросительный знак не только в конце предложения, но и в его начале):

Случайно ли старая любовь вдруг появилась в жизни Юлии Николаевны именно сейчас?

* * *

Дневник Юлии Николаевны

Обо мне никто никогда не заботился. Отца не было, мама по характеру – женщина сдержанная, сухая. А дальше, наверно, – сама виновата. Всегда влюблялась в мужчин, которые лишь снисходительно принимали мое поклонение.