Мой брат, мой враг - Иван Козлов Страница 23

Бычки были удивительно вкусны, их белое мясо легко отделялось от костей. Дядя Федя и Бильбао профессионально, одним движением, разделывали рыбешек так, что лишь голые хребты падали на землю.

— Никаких, значит, официальных бумаг никто не составлял, но дошла до меня, Серега, неофициальная информация.

Бильбао сделал два небольших глотка прямо из горлышка бутылки, потянулся за помидором:

— Я уже понял, о чем речь, дядя Федя.

— Хорошо, что понял. И вообще, хорошо, что мне никогда не врешь. И я тебе правду буду говорить, Серега. А ты уж решай, что нам делать. В детали вдаваться не буду, но по рынку светловскому разговоры об одном Бильбао идут, теперь вот купание кавказцев в цементе тоже с этим именем связывают. Но и это не так страшно было бы, если б меня рядом не ставили. Говорят, куролесит этот Бильбао безнаказанно потому, что родственник его прикрывает, мент, и что-то от прикрытия этого имеет.

Остывающие бычки теряли вкус. С моря неожиданно набежали тучи, словно напоминая, что в позднюю осень тихие солнечные дни — исключение. Ветер стал поднимать песчинки, рыбу пришлось срочно складывать в пакет.

— И что плохого говорят обо мне на городском рынке, дядя Федя?

— Так вроде и плохое не говорят. И кавказцев умыли, видать, за дело, раз они не жалуются. Но само то уже, что разговоры идут об организационном начале… С одной стороны, про опасность оргпреступности везде пишут, а с другой — у Бильбао вроде как армия целая тех, у кого кулаки чешутся. И если только кому-то стоит захотеть доказать, что армия эта как раз нарушает наши советские законы…

— Не армия — орда. И никого мы вроде не убиваем, не грабим. Иногда только экспроприируем экспроприаторов, но это и партии не возбранялось делать.

Дядя Федя окинул пустынный берег, понизил голос:

— Вот об этом — не надо, не трогай партию. И вообще, заболтать ты меня, конечно, можешь, но я болтовни слушать не хочу. По делу давай говорить. Вчера на пляже твои опять оргию устроили, песни всю ночь орали…

— Меня вчера не было там, дядя Федя.

— Так в том-то и дело! Тебе уже и не надо там быть! Без этого уже все знают, что они — шайка Бильбао! И вчера же вечером, после этой истории с цементом, мне начальство позвонило. Говорит, конечно, понимаем, что он пока никого не убил и не зарезал и вроде ничего явно противоправного пока не выкинул, но учти, Рыков: погорит кто из его шайки — тень не только на племянника, но и на тебя упадет, ничего прикрывать не будем. И не будут, это точно. Наоборот: из мухи слона раздуют, накажут по первое число, хоть у меня все показатели хорошие.

Бильбао стал засыпать землей остывающие головешки костра.

— Что ж мне делать, в монастырь мужской податься, что ли? Так позакрывали все.

— Оторваться тебе, Серега, надо от местной среды, хотя бы на время, — сказал дядя Федя. — Иначе или на бабах погоришь, или дружки подставят. Поверь, так и будет! Насчет монастыря — это несерьезно, конечно, но хороший вариант есть. Потому я сегодня тебя и разыскал. Ты Солодовых не помнишь? Хотя, нет, наверное. Он, Вася, Василий Егорович теперь, со мной в школе учился, потом в Москве институт по нефти и газу закончил, распределился удачно, женился на страхолюдке, правда, но богатой, три года назад развелся, когда уже сам все иметь начал. В общем, здесь он сейчас, в гостях, и сам попросил меня найти ему человека, вроде как охранника личного. Жилье там тебе даст, а ты в свой дом пока квартирантов пустишь… Так как, говорить ему, что придешь вечером побеседовать?

Три дня даны были Бильбао на сборы. Кажется, даже море слегка захмелело за эти три дня, и потому так неровно летали над пустым пляжем и так хрипло орали песни чайки.

Правда, первое застолье по этому поводу прошло пристойно, напоминало скорее деловую встречу, где было мало тостов, но много разговоров. В кафе у бывшего секретаря комсомола собралось ровно столько, сколько могло поместиться за двумя столиками, сдвинутыми вагончиком. Сорвался с лекций и приехал на проводы друга Коленька. Пил он мало, много слушал и говорил только по делу, привычно поправляя очки на переносице:

— Ты, Павел Павлович, напрасно на себя много взять хочешь. Ты даже со своими светловскими не справишься, потому что не аналитик. По любой проблеме не видишь вариантов больше одного.

Дойник мотал головой:

— Во-первых, Бильбао будет по своим новым делам приезжать сюда почти каждый квартал, он сам об этом говорит, так же, Бильбао? Во-вторых, если он всем нашим скажет, что оставляет меня приёмником…

— Преемником, — сморщился Лёнчик. — Но есть сказка одна по этому поводу: как однажды хозяин гарема вместо себя евнуха оставил.

— Это ты к чему? — спросил Дойник…

Обслуживала стол в кафе рослая плоскогрудая девица, а Ира сидела на этот раз рядом с Бильбао:

— Ты действительно будешь регулярно приезжать? Останавливаться — только у меня. Пойдем, я покажу тебе комнату. Ну, пойдем!..

На следующий день гуляла орда. Собранные из тарных ящиков столы стояли прямо на берегу моря, рядом дымились мангалы, заправлял которыми Кобылкин. Он сам вымачивал в вине мясо, сам следил, как нанизывали его на шампуры, и теперь, вдыхая аромат созревающих шашлыков, говорил Бильбао:

— Жалко, етить… Хлопцы хорошие, но кто их в руках держать будет? Все у нас жалеют, что уезжаешь, при тебе бардак исчез. И платили меньше, и знали, за что платим. Никто к нам не совался. А теперь что, етить, будет? Ты приезжай время от времени, поддерживай порядок.

Сиротку уже штормило, Сиротка то и дело просил слова и говорил об одном и том же:

— Серега, братан, скажи при всех, чтоб Бильбао теперь называли меня. Пусть Бильбао-два, я согласен. Я поведу наше дело!.. — Он простирал руку, как бронзовый Ильич со многих постаментов. — Чех! Ты где? Ты будешь мой помощник! Но я для тебя и для всех теперь Бильбао!

— Бильбао — имя собственное. — Коленька, как всегда, сидел рядом и говорил негромко, только для друга. — Его никому не передать. Боюсь я, Серега, что Сиротка мало что сможет. Он на вторых ролях хорош, как исполнитель, в бухгалтерии разбирается… Но сам дело не потянет. К тому же слабак по питейному делу.

— Верунчик, ты где, Верка? Все, теперь и ты моя, — продолжал Сиротка. — Если кто тебя обидит, если кто назовет Трахтенбергом, ты мне только скажи… Во, чего ты дерешься? Я же, наоборот, за тебя горой!

— Да, за тобой — как за горой дерьма, это точно, блин! Нажрался — молчи! — Верка с красными глазами шла вдоль столов, раскладывала на клеенку хлеб. Дав затрещину Сиротке, она остановилась за спиной Бильбао. — Сереж, я за огородом твоим следить буду, чеснок озимый уже на этой неделе посажу. Только скажи, что с картошкой делать? С той, что в подвале?..

— Да брось ты об этом, Вера. Давай лучше выпьем, подружка!

— Не говори так ласково, я расплачусь!

Ольга Ивановна Полякова сидела напротив него, выпивала, курила тонкие сигареты: