Ревность волхвов - Анна и Сергей Литвиновы Страница 23

Этот день, один из самых страшных в моей жизни, я вряд ли когда-нибудь забуду… нет, не забуду вообще… вид окровавленного тела, распростершегося…

Нет, надо рассказывать по порядку — а это трудно… мысли мешаются… всплывает, безо всякой хронологической связи, то одно, то другое… все, я должен взять себя в руки и записать-таки по порядку, что случилось. Не только ради своих достаточно эфемерных (или, точнее сказать, виртуальных) долгов пред френдами из коммьюнити, которые ждут очередную главу моего повествования, но и потому, что — хорошо известно из психологии! — процесс вербализации собственных травмирующих впечатлений помогает рассказчику пережить их, смягчает остроту…

Итак. Я собрался с мыслями. Я готов повествовать.

Второе января началось, можно сказать, совершенно обыденно — мы привыкли уже к жизни за Полярным кругом, в стране Суоми, и стали воспринимать ее прозаично. Утром, еще затемно, когда мы едва позавтракали, девушки (Леся со Светой) явились к нам. И Светка категорически заявила, обращаясь ко мне и апеллируя к своей подруге:

— Все! Хватит вам по лесам бегать, оленей пугать! Что за безобразие? Приехали на горнолыжный курорт, а сами, как лохи, бегаете на лыжах обычных. И вам не стыдно? Все на гору, стройными рядами!

Леся неуверенно глянула на меня. По ее взгляду я понял, что ей, конечно, хотелось бы покататься с горы, но… У нее не особо получается… и нет модной экипировки… и ски-пасс дорого стоит… Тут гаркнул Саня:

— А свои ски-пассы вам Родион со Стелкой отдадут. Они все равно сегодня в Рованиеми едут.

Леся заметно приободрилась, а я решительно поддержал друзей:

— Да! Надоело уже на горки залазить своими ножками! Пусть нас подъемники покатают!

А Светка схватила Лесю за плечо и что-то горячо зашептала ей в ухо — из ее монолога я услышал лишь пару обрывков фраз: «…вполне нормальный прикид…» и «…другие еще в сто раз хуже катаются…». Саня довольно ухмылялся — причем с таким видом, что я заподозрил, а не он ли придумал, как затащить нас назад на гору?

И Леся сдалась. Сказала: «Едем».

Мы надели горнолыжные ботинки и взяли доски. Свою маску и «балаклаву» я отдал Лесе, у которой никаких горных аксессуаров не имелось.

Пока мы поднимались с ней на кресельном подъемнике, плечом к плечу, я нашептал ей, в речи, полной эвфемизмов, как слышал вчера отголоски бурного секса между колченогим Вадимом и его женой. Рассказал неспроста: было интересно, как девушка прореагирует на столь откровенное повествование. Леся лишь слегка покраснела — а может, это морозный ветер разрумянил ее щеки? — и в ответ, совершенно для меня неожиданно, с улыбочкой сказала:

— А я тоже вчера слышала, как Петр Горелов домогался своей Жени. Но ничего не получил, в отличие от Вадима, — она стрельнула в меня лукавой улыбочкой и тихо добавила: — И тебя. — А потом, не давая мне осмыслить свою последнюю реплику, немедленно закруглила разговор: — Паршивая звукоизоляция в этих коттеджах!

Тут я подумал, что раз Леся свободно говорит о сексе, то, возможно, она совсем не такая уж недотрога, как кажется на первый взгляд. И у меня, если разобраться, не столь плохие шансы.

…На горе собрались все наши, за исключением травмированных Вадима и Жени и отбывших в местную столицу Стеллы с Родионом. Присутствовали и бухгалтер Иннокентий, весьма хмурый (мы-то с Лесей знали причину его недовольства — вчерашний ультиматум Вадима), и его супруга Валентина с вечно поджатыми губами. Были и женушка Вадима Настя (сегодня особенно, как показалась мне, шумная и деятельная), и весьма смурной (по моим впечатлениям) Петр Горелов. Ну и, конечно, мы вчетвером: Саня, Светка, Леся и я. Народу на горе оказалось совсем немного — особенно, как просветил меня мой друг, в сравнении с альпийскими или пиренейскими курортами. Однако людей все равно здесь тусовалось гораздо больше, чем мы с Лесей привыкли видеть в последние три дня. Я даже очумел в первый момент от обилия лыжников. Вторым моим потрясением стало количество катающихся русских. Да, слышалась кое-где финская речь, попадались слегка затюканные англичане, но процентов шестьдесят — да что там шестьдесят, все семьдесят — семьдесят пять! — составляли наши соотечественники.