Замкнутый круг - Александр Рогинский Страница 23

Он мог накричать на своих сотрудников, оскорбить ни за что ни про что. Потом каялся, извинялся.

Вот и сейчас накатило. Надоел ему мягкотелый старичок Кошерин, который перед каждым клонится, даже перед Розой, которая обязана ему многим. И сынок ему надоел, и дело, которое он затеял с поиском, надоело. И капитан Смирнов — тоже надоел.

Все, сказал себе Кошерин, покупаю билет и еду в… Куда он может поехать, чтобы обо всем забыть и забыться? Он стар, женщина ему уже не под силу, а без нее где-то там-на островах, в лесах и лугах, в турпоездке — одиноко.

Но разве он боится одиночества? Он умеет быть с собой наедине, разговаривать, отдыхать. Необходимо менять пейзаж за окном.

Почему бы действительно не поехать в тур, скажем, по Европе? Когда-то он мечтал сесть на теплоход и совершить круиз. Море отдаст ему свою энергию, его будут развлекать концертами, рассказами о местах, мимо которых будет проплывать судно, он будет среди людей и в то же время один.

Я и море — это ведь прекрасно! Разве он не достоин такого отдыха?

И тут он вспомнил о капитане Смирнове, который просил его не покидать город, пока не закончится следствие. И потом этот тайник с огромной суммой денег. Вместо моря и белого теплохода тебе грозит грязная камера, в лучшем случае, на двух персон.

Кошерин сморщился от отвращения к себе. Какая мерзость эта жизнь! Только что она была чистой и комфортной, а теперь вонючая и грязная. И ведь никто к нему не подходил, никто не навязывал своих мыслей, он сам все испортил своими размышлениями и домыслами.

Скорее всего, не было никакой рукописи, и Виктора, и депутата Олейникова, и вундеркинда Ильи с его геморроидальным отцом не было. Все это он придумал сам, и ему пора записаться на прием… к своему сыну.

Вот и еще одно прекрасное место для окончания жизни — психиатричка. Там ходят-бродят по коридорам и парковым аллеям такие же умники, как и он, один раз задумавшиеся и не сумевшие из этого задумавшегося состояния вовремя выйти.

* * *

Роза сидела за роялем в небольшом зале музыкальной школы и играла Шопеновский этюд, который почему — то назывался «Революционным». Хочется человеку выразить законченность словами то, что не подлежит описанию никаким словами.

Музыка потому и музыка, что она звучит, а для слов имеется литература. Но это навязчивое название так приросло к воздушному музыкальному замку, что Роза невольно начинала думать о революции, о том, что именно ей посвятил свою музыку гений.

И все укладывалось: этюд действительно был революционным. Но вот она представила себе поле и жару. И звон воздуха и его прозрачность, и музыка Шопена прекрасно легла и на этот внутренний видеоряд.

Человек пульсирует вместе с космосом, а музыка и есть его ритм и звучание.

Но сейчас, играя Шопена, Роза о музыке не думала вообще. Она плыла по спокойной воде, прислушиваясь к жизни природы и соразмеряя свои душевные движения с ней. В такие мгновения она всегда ощущала полнокровность своего естества. Ей казалось, что вот в таком режиме она смогла бы прожить всю жизнь, не общаясь с мужчинами, детьми, начальниками, коллегами.

Скрипнула дверь. Этот звук сразу вышиб Розу из мира, в котором она пребывала.

Сколько раз говорила на разных заседаниях и советах, что пора поменять двери, которые рассохлись и скрипели во всей музыкальной школе, что это недопустимо именно у них, где воспитывается культура восприятия звука.

Но никого, кроме нее, это не интересовало. Человек перестал быть экологическим чистюлей. Он стал всеядным: поглощал всякие звуки.

А однажды Роза случайно застала их директора — элегантного, тонкого знатока Баха и автора нескольких книг о нем, Станислава Щетина — за поеданием примитивного бутерброда, лежащего на примитивной газетной бумаге с масляным пятном. И это пиршество сопровождала вторая английская сюита ля — минор.

Никто не говорил, что Баха нужно слушать, закрыв глаза и блаженно улыбаясь. Но под бутерброд, да еще и на грязной газете! Извините!

Особенно покоробило то, что жирное пятно как раз попало на огромный заголовок спортивного материала о каком-то футболе.

Но и это еще ничего. Директор, сравнительно молодой человек, выпускник Московской консерватории, не убрал бутерброд, а чуть ли не предложил ей составить ему компанию в поедании его.

Наверное, на ее лице кое-что отразилось, с тех пор Щетин стал разговаривать с ней, как со вчерашней выпускницей, которую он взял на работу под большим давлением, оказав тем самым неоценимую услугу.

Вот так легко можно испортить из-за простой глупости. Она просто не смогла изобразить на лице восторг от созерцания бутерброда с совершенно мерзкой розово-зеленой докторской колбасы и прослушивания английской сюиты.

И Бах теперь воспринимался через призму директорского кабинета. И как нельзя избавиться от застаревшего запаха в квартире, так нельзя, оказалось, избавиться, слушая фортепьянного Баха, от грязной газеты и бутерброда с колбасой.

Даже, уединившись дома, слушая Баха, Роза видела перед собой всю эту мерзкую картину.

В зал вошел Илья. Это он скрипнул дверью.

Илья был высоким, на нем всегда был хорошо отутюженный костюм, руки висели плетьми и болтались неуправляемо из стороны в сторону. Илья походил на ученика, получившего двойку по физике. Именно по физике, потому что этот предмет был так далек от его мира, что он не мог понять, зачем он вообще присутствует в жизни. И от этого непонимания становилось обидно.

Не раз Роза говорила Илье, чтобы он учился изображать на лице радость, а не уныние.

— Ты ведь человек вдохновения, должен излучать свет, а поглядишь на твою физиономию, плакать хочется, или пойти на мост любви и броситься вниз.

— А почему именно на мост любви? — спрашивал совершено невинным голосом Илья.

— А потому, что так романтичней.

— Значит, надо бросаться именно там, — соглашался Илья.

Его трудно было пронять. Человек, который сросся со своим внутренним палачом, не умеет смотреть на мир радостно, как просила его простодушная Роза.

Илья все время решал задачу, которая ему уже самому надоела, но которую решить было необходимо.

Роза преподавала ему общее фортепьяно, композитор должен хорошо владеть инструментом. Но Илья не любил фортепьяно, он любил аккордеон, прекрасно на нем играл.

* * *

Отец купил аккордеон, на нем Илье было легко сочинять. У него была половинка «HESSA», который можно было взять на дачу, да и просто погулять с собой. А потом аккордеон имел «готовые» басы, которые сразу давали представление Илье о полном объеме его музыки.

Так или иначе, учился на фортепьяно Илья неохотно. Ему больше нравилось просто общаться с Розой. Потому он и просил, чтобы отец на фортепьяно не ходил, потому что с Розой Алексеевной они вместе обсуждают его будущую музыку, только она понимает, что он хочет выразить.