Трубка Шерлока Холмса - Джун Томсон Страница 23

А теперь, мистер Холмс, что вы собираетесь предпринять? Я же не так глуп, чтобы полагать, будто вы явились сюда просто полюбоваться на мою коллекцию. Наверно, вы сообщили о ней полиции и я могу ожидать их прибытия с минуты на минуту?

Не отвечая Сороке-Воровке, Холмс повернулся ко мне.

– Уотсон, – сказал он, – не будете ли вы столь любезны найти дворецкого и попросить у него две прочные картонки, пакет ваты и немного папиросной бумаги?

Когда я вернулся с этими предметами, то обнаружил, что Холмс уже внес в залу стол из гостиной, который поместил в центре хранилища сокровищ. На нем были разложены фамильные реликвии, украденные Вандербильтом и его сообщником за прошедшие три года.

Холмс ставил птичку против каждой из них в списке, который держал в руке, в то время как Сорока-Воровка молча наблюдал за ним из инвалидного кресла. Руки Паркера покоились на коленях, укрытых пледом, выражение лица было непроницаемым.

– …И молитвенник, украшенный драгоценными камнями, когда-то принадлежавший Марии Стюарт, королеве Шотландии. Собственность сэра Эдгара Максвелл-Брауна, – заключил он, кладя список в карман. – Это последняя фамильная вещь, которая значится в списке. А, Уотсон! Я вижу, у вас картонки и все остальное, о чем я просил. Если вы поможете мне упаковать эти сокровища, мы сможем уйти отсюда.

Сорока-Воровка не подавал признаков жизни, пока мы почти не закончили свое дело. Я упаковывал миниатюру с портретом леди Эмилии Бедминстер работы Купера и укладывал ее в картонку, когда Холмс подошел к Паркеру, чтобы вернуть ему деньги, которые Арти Такер заплатил за эту вещь. И только тут мы дождались реакции на наши действия.

Когда Холмс вложил в руки Сороки-Воровки банкноты, тот издал какой-то странный, резкий вопль, похожий на крик птицы, от которой пошло его прозвище, и, уронив деньги на пол, закрыл лицо руками, похожими на птичьи лапы.

– Пойдемте, Уотсон, – тихо произнес Холмс. – Нам пора. По пути мы должны еще найти дворецкого и предупредить его.

Я бросил последний взгляд на Сороку-Воровку. Он сидел посреди своей Пещеры Аладдина; открытые дверцы витрин указывали, откуда Холмс изъял вещи, а пол вокруг инвалидного кресла был усыпан банкнотами, как опавшими листьями.

– Вы сообщите в полицию, Холмс? – спросил я, когда экипаж вез нас обратно в Бартон-Холт.

– Думаю, нет, Уотсон, – ответил Холмс. – Что это даст? Этот человек умирает, и он бы недолго прожил в тюрьме. В некоторых случаях лучше служить справедливости, нежели закону, – а по моему мнению, это как раз такой случай. Владельцы получат обратно украденные у них вещи, а Сорока-Воровка будет наказан их утратой. Боюсь, что вы, мой дорогой друг, также пострадаете в результате.

– Как так? – спросил я.

– Лишившись возможности опубликовать отчет об этом случае. Ни одно слово на эту тему никогда не должно появиться в печати. Некоторые из жертв Сороки-Воровки, возможно, стали бы настаивать на том, чтобы возбудить против него судебное дело, если бы узнали, кто он такой, а этого я не могу допустить.

Я дал Холмсу обещание и сдержал его, хотя всего через месяц после нашего визита в колонке некрологов всех лондонских газет появилось сообщение о смерти миллионера Джозефа Паркера, скончавшегося у себя дома, в Мейплстед-холле.

Однако у этой истории есть продолжение. Когда было вскрыто завещание миллионера, обнаружилось, что всю свою бесценную коллекцию предметов искусства, известную теперь как собрание Паркера, он оставил государству. Он также приобрел в Кенсингтоне обширное здание под постоянную экспозицию своей коллекции, оговорив, что вход для публики должен быть бесплатным.

Я иногда захожу туда, когда попадаю в ту часть Лондона и у меня есть свободный час, чтобы побродить по залам, где выставлена живопись и скульптура. Но дольше всего я остаюсь в комнатах с предметами прикладного искусства, любуясь крошечными изысканными вещицами из золота, серебра, слоновой кости и хрусталя, которые когда-то так любил Сорока-Воровка. Раньше ими наслаждался он один, теперь же на них смотрит так много людей.

И сейчас, когда они выставлены на всеобщее обозрение, я чувствую, что он наконец-то заплатил свой долг обществу.