Смерть в "Ла Фениче" - Донна Леон Страница 23

Было бы преувеличением сказать, что Брунетти не любил родителей Паолы — графа и графиню Фальер, — но равным преувеличением было бы сказать, что он их любил. Они озадачивали его, как озадачила бы пара танцующих на току журавлей человека, привыкшего кормить арахисом голубей в парке. Они принадлежали к редкому и изящному образчику фауны, и Брунетти спустя почти два десятилетия знакомства с ними вынужден был признать, что испытывает смешанные чувства по поводу неминуемого вымирания данного вида.

Граф Фальер, насчитывающий двух дожей в своем роду по материнской линии, мог проследить, что и делал весьма охотно, свою родословную вплоть до десятого века. На ветвях его генеалогического древа восседали крестоносцы, парочка кардиналов, один композитор второго ряда и бывший посол Италии при дворе албанского короля Зогу [25]. Мать Паолы родилась во Флоренции — ее семейство перебралось оттуда на север вскоре после данного события. Свой род она возводила к Медичи и, повинуясь правилам странной игры, имеющей магнетическую власть над людьми их круга, — своеобразных генеалогических шахмат, — выставляла против двух дожей супруга одного папу и одного текстильного магната, против кардинала — кузину Петрарки, против композитора — знаменитого певца-кастрата (от коего, к несчастью, не произошел уже никто), а против посла — банкира, сподвижника Гарибальди.

Жили они в палаццо, принадлежавшем роду Фальер по крайней мере последние три столетия — обширном, разросшемся во все стороны склепе на Большом Канале. Этот памятник архитектуры было практически невозможно прогреть зимой, а от неминуемого обрушения его спасали лишь неустанные манипуляции постоянно толкущихся там каменщиков, плотников, водопроводчиков и электриков, ставших добровольными союзниками графа Фальера в извечной войне всех венецианцев против безжалостных стихий — времени, моря и промышленного загрязнения.

Брунетти никогда не считал, сколько в палаццо комнат, а спросить стеснялся. Четырехэтажное здание с трех сторон окружали каналы, а сзади прикрывала бывшая церковь. Наведывался он в палаццо только по торжественным поводам: в рождественский сочельник — есть рыбу и обмениваться подарками; в день именин графа Орацио, на сей раз есть почему-то следовало фазанов и снова дарить подарки; и на Реденторе [26]— есть пасту фаджоли и смотреть на фейерверки, стремительно взлетающие над пьяццой Сан-Марко. Его детям нравилось ходить на праздники в гости к дедушке и бабушке, и, насколько он знал, они навещали стариков и в другие дни — иногда одни, иногда с Паолой. Сам для себя он предпочитал объяснять это обаянием старого палаццо и теми возможностями, которые оно открывало для любознательного ума, однако было у него смутное подозрение, что дети попросту любят дедушку с бабушкой и с удовольствием с ними общаются — и то, и другое казалось Брунетти совершенно непостижимым.

Граф был «по финансовой части». За все семнадцать лет, что Брунетти и Паола были женаты, эта формулировка рода деятельности тестя оставалась единственной и неизменной. Никто не называл его «финансистом» — несомненно потому, что подобное определение подразумевало нечто хоть мало-мальски напоминающее физический труд: скажем, подсчет денег или хождение в контору. Нет, граф именно что «по финансовой части», приблизительно так же, как де Бирс — по алмазной, а фон Тиссен — по части стали.

Что до графини, то она была по части светской, что требовало непременного присутствия на открытии сезона во всех четырех ведущих оперных театрах Италии, организации благотворительных концертов в пользу итальянского Красного Креста и устройства ежегодного бала-маскарада на четыреста приглашенных во время карнавала.

Что же до самого Брунетти, то должность комиссара полиции приносила ему чуть больше трех миллионов лир в месяц — по его расчетам, чуть больше, чем платил его тесть за одно только право ставить свой катер перед палаццо. Лет десять назад граф предпринял попытку уговорить зятя оставить полицию и за компанию заняться банковским делом. Ни к чему, твердил он, проводить лучшие годы в обществе жуликов, бандитов, сутенеров, воров и извращенцев. Но в одно прекрасное Рождество все уговоры прекратились раз и навсегда — когда выведенный из себя Брунетти заметил, что хотя они с графом, похоже, работают с одним и тем же контингентом, сам он может хотя бы арестовать эту публику, а граф вынужден приглашать ее на обед.

Так что этим вечером Брунетти не без трепета спросил Паолу, можно ли им прийти на завтрашний прием, который ее родители устраивают в честь открытия выставки французских импрессионистов во Дворце Дожей.

— А ты-то откуда про это знаешь? — изумилась Паола.

— Прочел в газете.

— Мои родители — а ты узнаешь обо всем из газет! — Паолино атавистическое клановое чувство явно было задето.

— Ага. Но ты спросишь у них, ладно?

— Гвидо, я же тебя чуть ли не со скандалом вытаскиваю к ним на Рождество, а тут ты вдруг по доброй воле рвешься на какой-то их прием. Зачем?

— Потому что хочу потолковать с людьми того сорта, что посещают такого рода сборища.

Паола, которая как раз проверяла студенческие работы, когда он вошел, осторожно отложила ручку и удостоила его взглядом, какой обычно приберегала на случай самых вопиющих стилистических погрешностей. При том что в проверяемых ею работах таковых хватало, в устах мужа они были редкостью. Она долго молча смотрела на него, формулируя один из тех ответов, которые приводили его в смешанное состояние ужаса и восторга.

— Боюсь, они не смогут отказать — с учетом всей изысканности твоей просьбы, — изрекла она наконец и, снова взявшись за ручку, склонилась над тетрадками.

Время было позднее, и, зная, что она устала, он не стал ее отвлекать и сам пошел сварить себе кофе.

— Поздновато для кофе — ведь знаешь, что не заснешь потом, — сказала она, определив по звукам, что именно он делает.

Направляясь к плите, он по пути взъерошил ей волосы:

— Я придумаю, чем заняться.

Фыркнув, она поставила черточку посреди предложения.

— Зачем ты хочешь с ними встретиться?

— Разузнать все что можно о Веллауэре. Про то, что он гений, я уже читал, про его карьеру и про жен — тоже, но я не имею ни малейшего представления о том, что он был за человек.

— И ты полагаешь, что людям того сорта, — веско, с ударением, выговорила она, — которые ходят на приемы к моим родителям, что-то о нем известно?

— Меня интересует его частная жизнь, а эти люди могут кое-что об этом знать.

— Подобные вещи можно найти и в «Стоп».

Он не переставал удивляться тому, что человек, преподающий английскую литературу в университете, так хорошо ориентируется в бульварной прессе.

— Паола, — сказал он. — Мне важно знать, как все обстоит на самом деле. А «Стоп» тебе напишет хоть про аборты матери Терезы.