Второй после Бога - Курт Ауст Страница 23

– Выносливые, трудолюбивые и порядочные, – повторил я. – Как я понимаю, знание людей было одной из его сильных сторон.

Томас замахнулся на меня книгой.

– Но они слишком уважают себя, – сказал он. – И здесь Молесуорт попал в точку. Самодовольные – вот, наверное, самое подходящее слово, что скажешь? Да и их трудолюбие тоже весьма сомнительно, если судить по тем норвежцам, которых я знаю. – Он подтолкнул меня к двери. – Где дрова, которые нужно было доставить из гавани? Что-то я их здесь не вижу. – Я выскочил за дверь и слышал, как он ворчал мне вслед: – Трудолюбивые, порядочные. Гм! Но хуже всего то, что они сами в это верят.

Книга, вышедшая из-под пера Молесуорта, сильно навредила репутации Дании за границей, и хотя один немец и один датчанин попытались описать Данию такой, какая она есть, это мало помогло. Произведение Молесуорта пользовалось большой популярностью и продолжало выходить все в новых изданиях.

Так что неудивительно, что король опасался, как бы и посол Папы не отозвался неблагоприятно о Дании.

В те недели, пока мы ждали отъезда в Норвегию, нунций дей Конти успел осмотреть в Копенгагене несколько мест – Верховный суд, университет, биржу, Круглую башню, и я не раз видел, как он сидел в университетской библиотеке и делал записи для своего предполагаемого отчета.

Тем не менее Томас не сомневался, что за приездом нунция скрываются другие, менее официальные причины.

– Не верю я в этот отчет, – упрямо твердил он. – Во всяком случае, он приехал сюда не только ради него. Сегодня я опять видел, как он направлялся на встречу с королем. В этой встрече принимали участие также старший секретарь Германской канцелярии Сехестед и тайный советник Отто Краббе. О чем, интересно, они говорили?

Как обычно, я пытался проверить правильность его утверждений с противоположной точки зрения.

Новый Дворцовый закон должен был быть принят в Акерсхюсе на другой год после посещения Норвегии королем. Для разработки этого закона была создана комиссия, и Томас входил в нее, из-за чего ему часто приходилось посещать королевские канцелярии. Благодаря этому он видел, слышал и знал все, что происходит вокруг короля, лучше, чем кто-либо другой, – порой делал кое-какие намеки, хотя я был единственный, с кем он делился своими наблюдениями. Работа над Дворцовым законом не доводилась до сведения общественности и должна была стать достоянием гласности не раньше нового года, тогда же король должен был официально объявить планы своих поездок на будущее лето.

Что касается многочисленных встреч нунция во дворце, Томас считал, что они только подтверждают, что целью его посещения была попытка выяснить, какие общие внешнеполитические интересы могут быть у Папы и у Датского королевства. Испанская война за наследство бушевала во Фландрии, на Рейне и даже в Италии, другими словами – в пугающей близости от Папы. Кроме того, войска шведского короля Карла XII бесчинствовали в Польше. Дабы усилить эту нестабильность, курфюрст Баварии вместе с королем Португалии предпочли поддержать Францию в этой войне за наследие, тогда как немецкие князья, например Фредерик Бранденбургский, поддерживали императора и англо-нидерландскую сторону. Другими словами, Европа снова лишилась равновесия и была близка к большому пожару. А потому, считал Томас, Папа хотел выяснить, на каких союзников Рим мог бы положиться. Официально – чтобы найти возможность повлиять на воюющие стороны или заставить их сесть за стол переговоров. Неофициально – чтобы укрепить владения Папы, если над ними нависнет угроза. Так считал Томас.

– А они немалые, – сказал Томас, имея в виду владения Папы.

И он назвал вдовствующую королеву. Все знали, как самоотверженно старая королева Шарлотта-Амалия старается спасти сына от ловушек, расставляемых ему женщинами-католичками. Говорили, что она угадала его интерес и к ним, и к обрядам Католической Церкви после того, как он, будучи кронпринцем, во время своей образовательной поездки долго оставался в Италии и вел там “приятную жизнь”, как выразилась королева-мать. А эта старая дама все еще имела большое влияние на молодого короля, считал Томас.

Все это крутилось у меня в голове, в то время как лес и темнота постепенно сгущались вокруг меня. И еще я пытался понять, действительно ли послу Папы дозволено совершать убийства, не неся за это наказания, и обязан ли его секретарь в таком случае предотвращать эти преступления? И обязан ли он разоблачить убийцу в тех случаях, когда предотвратить убийство оказалось невозможно? А главное, не будет ли выполнение этого долга, если я его выполню, грозить опасностью внешней политике и миру всей страны, а вместе с этим и хрупкой шее самого секретаря?

Темный осенний лес был неподходящим местом для таких мыслей, и я вместо этого начал думать о прелестной фрейлейн Саре, которая вместе со всеми спала сейчас в доме Пера Хестеберга. Я вспоминал ее темно-русые волосы, которые она иногда закалывала на макушке, обнажая стройную шею, не скрытую воротником, ее накидку на волосы, которая никогда не могла удержать на месте непослушные локоны, и широкую черную бархатную ленту, которую она повязывала на лоб, чтобы в дороге защитить нежную кожу. Она, безусловно, благородная дама, думал я, потому что такие повязки я видел в Копенгагене только у богатых женщин. Часто концы ленты были украшены тесьмой или жемчужинами. Дочь одного золотаря недавно приговорили к штрафу в пять риксдалеров за то, что она носила такую ленту для защиты кожи, хотя ее отец клялся и божился, что лента используется и куплена законно и за нее честно уплачено. Я вспоминал и другие части туалета фрейлейн Сары, а именно манжеты на рукавах, чья белоснежная вышивка или просто белая ткань весело порхала вокруг ее рук, которые ни минуты не находились в покое. И задавался вопросом: возможно ли представить себе, чтобы жалкий секретарь когда-нибудь обручился со столь прекрасной барышней?

Как ни глупо, но это занимало мои мысли. Хотя ответ, к которому я неохотно пришел, не сделал эту ночь менее темной.

Наконец лес отступил, открывая путь в Тронвик и к фьорду, и я подумал, что там, прямо на противоположном берегу, находится усадьба Хорттен. Теперь, продолжая идти на запад, я уже думал только о ней, и когда проходил мимо сеновала Пера Хестеберга, и когда поднимался по лестнице на сеновал, и когда наступил на руку Герберта и слушал, как он бранится по-датски – все-таки он умел говорить, – и когда зарылся в сено, и, пока меня не сморил усталый сон, я думал только о том, что нахожусь сейчас так близко от усадьбы Хорттен, что могу уловить даже ее запах.

* * *

Трудолюбивые. Порядочные. Выносливые. Так написал Молесуорт о норвежцах. Мы уважаем себя. И мы самодовольны.

Самодовольны. Неужели я самодоволен? Неужели мы самодовольны? Надеюсь, ко мне это не относится. Но мы, безусловно, уважаем себя, а от уважения себя до самодовольства, наверное, не так уж и далеко.

С другой стороны, многие датчане отличаются большим самомнением и уважают себя куда больше, чем норвежцы, и это известно всем. Так что, кто кого должен упрекать в искаженном представлении о себе?