Друг от друга - Филип Керр Страница 23

— Знаю. Но рассуждаю так: курение — самый изящный способ убить себя. И к тому же предоставляет вам перед кончиной время для улаживания всех ваших дел. — Закурив, я проглотил дым. — Итак, фрау Варцок, что же у вас за проблема?

— Вы так серьезно это сказали. Насчет способа убить себя.

— Я побывал на русском фронте, фрау. После этого каждый день воспринимается как подарок. — Я пожал плечами. — Так что ешьте, пейте и веселитесь, потому что завтра страну могут оккупировать Иваны, и тогда единственным нашим желанием станет — умереть, если мы еще будем к тому времени в живых. Хотя надежда выжить — довольно слабая: при помощи атомной бомбы на то, чтобы убить шесть миллионов человек, потребуется всего шесть минут, а не шесть лет. — Я прикусил сигарету и ухмыльнулся. — А потому: что такое пара колец дыма в сравнении с облаком-грибом?

— Так вы были на войне?

— Конечно. Мы все на ней побывали. — Сейчас я не видел их, но знал, они — тут. Три шрамика на щеке маскировал краешек черной вуали сбоку ее шляпки. — И вы тоже, судя по всему.

Она тронула лицо:

— Вообще-то мне очень повезло…

— Только так и нужно на это смотреть.

— Двадцать пятого апреля тысяча девятьсот сорок четвертого года Мюнхен бомбили, — стала рассказывать она. — Говорят, на город сбросили тогда сорок пять фугасных и пять тысяч зажигательных бомб. Одна попала в мой дом, меня ранило тремя раскаленными медными кольцами, сорванными с бойлера. Могло бы попасть и в глаза. Поразительно, как мы все это вынесли, правда?

— Верно.

— Герр Гюнтер, я хочу выйти замуж.

— Несколько неожиданное заявление, дорогая. Мы ведь только что познакомились.

Она вежливо улыбнулась:

— Однако есть проблема: я не знаю, жив ли еще человек, за которым я замужем сейчас.

— Если он пропал в войну, фрау Варцок, вам лучше разыскивать его через Информационное бюро вермахта, — посоветовал я. — Телефон сорок один девятьсот четыре.

Номер я знал, потому что, когда погиб отец Кирстен, пытался навести справки о ее брате. Новость, что его убили в сорок четвертом, только ухудшила ее состояние.

Фрау Варцок покачала головой:

— У меня другая ситуация. Я знаю, что после окончания войны он был еще жив. Весной тысяча девятьсот сорок шестого мы встретились в Эбенси, рядом с Зальцбургом. Это была короткая встреча. Понимаете, мы больше не жили вместе как муж и жена. С конца войны — нет. — Она вытянула платочек из рукава своего дорогого пиджака и, смяв, зажала в ладони, точно заранее готовясь заплакать.

— А в полицию вы обращались?

— В германской полиции сообщили, что это дело в ведении австрийской. А в Зальцбурге посоветовали идти к американцам.

— Янки тоже не станут его разыскивать.

— Вообще-то, может, и станут… — Фрау Варцок сглотнула комок бурных эмоций и глубоко вдохнула. — Да, думаю, они могут быть заинтересованы в его розыске…

— О?

— Я, правда, ничего не рассказывала им про Фридриха. Так его зовут — Фридрих Варцок. Он родом из Галиции, которая до Австро-прусской войны тысяча восемьсот шестьдесят шестого года входила в состав Австрии, потом стране была предоставлена автономия. А после тысяча девятьсот восемнадцатого она стала частью Польши. Фридрих родился в Кракове в тысяча девятьсот третьем. Поляк он был насквозь австрийский, герр Гюнтер. А потом стал насквозь германским, после того как к власти пришел Гитлер.

— А почему вы считаете, что ваш муж представляет какой-то интерес для американцев? — спросил я, но, уже задавая вопрос — такой вот я проницательный, — сообразил сам.

— Фридрих был человеком с большими амбициями, но, надо признаться, небольшого ума. Перед войной он работал резчиком по камню, и мастером был довольно хорошим. Он был, герр Гюнтер, активным, энергичным — настоящий мужчина. Наверное, потому-то я и влюбилась в него. Когда мне было восемнадцать, я и сама была… бойкой.

В этом я не сомневался ни секунды. Было очень легко представить себе, как она в коротком белом платьице, с лавровым веночком на голове проделывает разные акробатические штуки с обручем в красивеньком сладком пропагандистском фильме от доктора Геббельса. Женскую силу и энергичность олицетворяли тогда пышущие здоровьем крепенькие блондинки — удачнее и не придумать.

— Буду с вами откровенной, герр Гюнтер. — Она промокнула глаза уголком платка. — Фридрих Варцок был… нехорошим человеком. В войну он вытворял жуткие вещи.

— Сейчас, я думаю, никто из нас не может заявить, что совесть у него чиста.

— Это верно, герр Гюнтер, но есть поступки, которые человек вынужден совершать, ради того чтобы выжить, а есть другие, когда выживание ни при чем. Поэтому под амнистию, которая сейчас обсуждается в парламенте, мой муж не подпадает.

— Ну, я не стал бы так категорически утверждать, — возразил я. — Если уж такой отпетый мерзавец, как Эрих Кох, готов рискнуть и выползти из подполья, чтобы претендовать на защиту по новому закону, значит, кто угодно может на это надеяться.

Эрих Кох был гауляйтером Восточной Пруссии и комиссаром рейха на Украине, где совершались страшные злодеяния. Я знал о них не понаслышке: кое-что наблюдал собственными глазами. Кох делал ставку на получение защиты по новому Основному закону Федеративной Республики, который запрещал смертную казнь и экстрадицию по всем новым судебным делам о военных преступлениях. Сейчас Кох находился в тюрьме в британской оккупационной зоне. Время покажет, насколько его решение оказалось дальновидным.

Я начинал понимать, в чем состоит проблема и чем мне предстоит заниматься. Муж фрау Варцок станет третьим разыскиваемым мной нацистом подряд. И благодаря Эриху Кауфману и барону фон Штарнбергу, от которого я получил благодарственное письмо, похоже, я становлюсь человеком, к которому теперь всегда станут обращаться, если проблемы связаны с Красными Куртками или скрывающимися от правосудия военными преступниками. Мне это не особо нравилось. Не для того я вернулся в частный сыск. И, возможно, я отказал бы фрау Варцок, примись она уверять меня, что ее муж не имел против евреев ничего личного или что он — всего лишь жертва неправильной оценки исторического момента. Но пока что ничего такого она не говорила, напротив, настойчиво убеждала меня в обратном.

— Нет, нет, Фридрих — дурной человек! Его не амнистируют. После всего, что он наделал, — нет! И он заслуживает любого наказания, какое ему вынесут. Больше всего меня порадует известие, что он мертв. Поверьте мне.

— Да я верю, верю! А может, расскажете мне, что же он все-таки сделал?

— Перед войной он вступил в национал-социалистическую партию и в СС, где поднялся до чина гауптштурмфюрера. Его перебросили в Польшу, в лагерь Лемберг-Яновска. И тут настал конец человека, за которого я вышла замуж.

Я покачал головой:

— Никогда не слышал про Лемберг-Яновска.