Ярость богов - Елена Чалова Страница 23

Позвонить бабушке? Это было бы чудесно: все рассказать, привести в порядок мысли, но… во-первых, нельзя так пугать бабушку, а во-вторых, нет времени на долгий разговор. Мири приуныла. Вот это да, и довериться некому!

Наверное, она вспомнила об Антуане от полной безысходности и даже грустно усмехнулась собственной глупости. Антуан по прозвищу Поросенок – не боец. Он самый что ни на есть законопослушный буржуа. Но все же… на всякий случай надо хоть кого-то иметь под рукой. А вдруг Поросенок уехал куда-нибудь? В отпуск или по делам?

Мири вытащила мобильник и вспомнила, что Рустем говорил о возможной прослушке. Черт! Merde! Из кабинки выпорхнула беззаботная француженка и улыбнулась Мири, поймав в зеркале ее завистливый взгляд.

– У вас просто шикарный костюм, – сказала Мири.

– Правда? Это Донна Каран и, уж конечно, он куплен не здесь! Вы парижанка? – с интересом спросила девушка.

– Да, – кивнула Мири, которая без малейшего акцента говорила на русском, французском, английском и иврите. – И мне здесь ужасно не нравится. Представляете, у них заледенела взлетная полоса, и рейс отложили! А у меня мобильник сел! Зарядник потеряла в гостинице… уверена, мой приятель с ума сходит. Думает, наверное, невесть что.

– Ой, сочувствую, эти мужчины такие зануды и подозрительные!

– А вы не дадите… можно мне позвонить с вашего телефона? Буквально минутку?

– Звоните! Телефон оплачивает компания, так что я вполне могу себе позволить сделать благое дело.

Мири схватила мобильник и торопливо набрала номер.

– Cochon? Привет, как дела? Как дочки? – француженка понимающе усмехнулась. – Ты ближайшую неделю не планируешь куда-нибудь ехать? Не дальше Швейцарии? Ну и прекрасно. Я хочу вырваться на денек-другой из России. Ты не против, если я позвоню, и мы увидимся? Ну и прекрасно… Нет, мне пора, пока-пока.

Мири вернула мобильник мадмуазель, которая чуть не умерла от любопытства и даже последовала за Мири, намереваясь продолжить приятное знакомство и девичьи откровения. Но у двери их встретил злобный взгляд Рустема, Николай нетерпеливо переминался с ноги на ногу здесь же. Француженка опасливо оглядела всю компанию и быстро смешалась с толпой пассажиров.

– У тебя что, понос? – сердито спросил телохранитель, пока они на рысях неслись к нужному входу.

– Немножко, – Мири вытаращила на него невинные глаза. – У меня бывает на нервной почве.

Николай Салтыков делал вид, что спит. Хорошо, что по билетам места им достались в разных рядах, и Рустем сел рядом с девушкой. Пожалуй, ему не удалось бы провести охранника, прикрыв глаза и приняв расслабленную позу. Николай уже несколько раз ловил на себе подозрительный взгляд Рустема. Иной раз казалось, что телохранитель буквально принюхивается к нему. Хотя, что тут такого? Чем может пахнуть от человека, который только что сидел в самолете с бомбой? Страхом. Так что все нормально. Впрочем, кого он обманывает? Конечно, все совершенно ненормально. И он, Николай Салтыков, всегда гордившийся своей родовой честью, славными предками и твердыми принципами, собирается предать своего шефа, а потому не может не чувствовать отчаяния и горечи, страха и стыда.

Но кто, кроме самого Павла Генриховича, во всем виноват? Зачем он вообще влез в аферу с камнем? И никто, никто не вправе требовать, чтобы ради лояльности к работодателю он, Николай Салтыков, предал и отдал на растерзание мучителям свою кровь, единственного родного человека. Николай плотно зажмурил глаза, испугавшись, что горячая влага, которую он чувствовал под веками, прольется, и кто-нибудь увидит, как он плачет. «Салтыковы не плачут», – твердил он себе. Впрочем, может, и предкам его не всегда сладко приходилось, кто знает.

Жили-были молодые инженеры: Глеб и Дарья Салтыковы. Работали они на Московском автомобильном заводе им. Коммунистического интернационала молодежи. Во время войны завод был эвакуирован в Свердловск, а на его месте в Москве создали центр по ремонту танков. Дарья Салтыкова, которая ждала ребенка, уехала в эвакуацию, а муж ее остался чинить танки. Глеб погиб во время бомбежки, и она решила не возвращаться в город, который без него навсегда стал пустым и пугающим. Дарья родила дочку Машу, вырастила, выдала замуж. Детки у Маши случились поздно, зато замечательные детки: Настя, а через два года – Николай. Однако муж ее, Петр, пил, и скоро Маша тихо сошла в могилу, не имея желания и силы воли жить и бороться. Бабушка Дарья помогала внукам, чем могла. Привечала, кормила, рассказывала легенды о славном прошлом их рода, помогала с уроками. Но дома детям приходилось несладко: Настя готовила и убирала, Николай всегда учился только на пятерки, но отец, после смерти жены лишившийся объекта для издевательств, принялся за детей. Он придирался по любому поводу, бил их всем, что попадало под руку, а однажды ударил Николая так, что тот потерял сознание. Что случилось, пока он был в беспамятстве, мальчик не знал, но, очнувшись, увидел в доме врачей и милицию.

Сестра с белым лицом и до странности неподвижными глазами все сжимала у горла порванный ворот платья и повторяла:

– Он ударил брата, потом меня, а потом бросился к окну и прыгнул вниз. Он ударил брата, потом меня…

Дела возбуждать не стали. Соседи подтвердили, что не раз видели Петра пьяным, а детей в синяках. Бабушка забрала их к себе, они сменили фамилию отца и стали Салтыковы. Николай был счастлив. Наконец-то он мог учиться, шел домой, не страшась того, что принесет вечер, ложился спать, не прислушиваясь к шагам в коридоре, мог привести домой приятелей.

Но Настя так и не оправилась после смерти отца. Она стала тихой, замкнутой, плакала иной раз, прижавшись к Дарье. Та шептала ей что-то, говорила о том, что Бог милосерден, что он все видит и понимает… научила девочку молитве, надеясь дать ей хоть какое-то успокоение.

Настя ушла в монастырь сразу после окончания школы. Просто растворилась за деревянными воротами, среди белых стен, покрытых каменным узорочьем. Ее поглотил прохладный, пахнущий ладаном сумрак и колокольный звон. Николай остался с бабушкой и ужасно скучал по сестре. Из его жизни вдруг исчезла важная составляющая, словно кто-то отобрал у мальчика частичку души. Николай всегда знал, что Настя заботится о нем. После смерти мамы она вела дом, пеклась об одежде брата, вечером обязательно подходила к кровати, говорила что-нибудь ласковое, спрашивала как в школе. И вот теперь он не мог слышать ее голос, не мог видеть ее, когда хотел. Сначала это было ужасно, затем он окончил школу, отслужил в армии и поступил в Московский университет. Бабушка Дарья умерла, когда он учился на втором курсе.

Учился Николай легко. То, на что у однокурсников уходили ночи зубрежки, давалось ему с первого прочтения, он был талантлив к языкам, умен, обаятелен… и не имел нужных связей и родни. Поэтому, когда после окончания университета ему предложили место в юротделе крупного ювелирного дома, он не стал колебаться. Через несколько лет сообразительный и симпатичный молодой человек дорос до личного помощника самого Павла Генриховича. Все это время Николай ездил в монастырь к сестре несколько раз в год. Он никак не мог смириться с тем, что умница и красавица Настя заперла себя в келье за белыми стенами, что у нее не будет мужа и детей, которым он мог бы покупать игрушки, что она не приходит к нему в гости и нельзя просто позвонить и поболтать с ней. Он и так и этак упрашивал и уговаривал ее вернуться, клялся, что купит ей квартиру, что она сможет учиться, путешествовать, увидит мир…