Тайна "Сиракузского кодекса" - Джим Нисбет Страница 23

Я делал рамы для музеев, а это в свою очередь принесло мне работу у множества социально продвинутых людей. Больших денег это не давало, но на жизнь хватало, и работа мне нравилась. Рамы музейного качества — увлекательное задание: они обрамляют подлинники, к тому же, развешивая полотна в своих рамах, ты дырявишь воистину драгоценные стены.

Возникшие связи однажды принесли мне пару билетов в оперу, переданных мне дамой преклонных лет, которая проводила сезон в Женеве, чтобы обзавестись новой почкой. У нее был — и есть — пожизненный абонемент в ложу. Вид оттуда был отличный.

Я подумал, понравилось бы там Рени?

«Превосходно! Крамер ненавидит оперу. Маки выставил на продажу отличное черное платьице, только у меня нет к нему туфелек. Не беспокойся, раздобуду. Что хорошо в мини — это что от них так легко избавиться, если вообще стоит труда их снимать. Между прочим, ты сказал, это в ложу? Ты ее видел? Если там будет достаточно темно, мы могли бы…»

Вот так я в своей мастерской на Фолсом-стрит разговаривал сам с собой. Это был длинный как пила день (в соседнем китайском кафе придумали эту присказку, чтобы мне польстить, — получите вместе с говядиной с бобами), когда я, обернувшись от верстака, увидел наблюдающую за мной Мариссу Джеймс.

— Только не это, — сказал я.

— Я слышала, — сказала она, — что ты тоже убийца.

— Я тоже? — я стянул закреп фрезы. — Ты кого убила?

— Супруга номер три — или это был четвертый?

Поцелуй ее был щедрым и влажным.

— В общем, я здесь, чтобы возобновить твой сертификат о невиновности.

Она уже успела глотнуть шардонне.

— И пора уже.

— Ты, когда выпьешь, вечно путаешь мужей, Мисси. В темноте может выйти неловкость.

— Я еще не нашла такого, который бы возражал.

— Я бы возражал.

Она загнала меня в угол у козел.

— Настолько, чтобы меня убить?

— Не смешно.

— Раскаиваюсь. За отпущение я угощу тебя ленчем.

Я повесил инструмент на рукоятку козел.

— Закрыто на обед.

Она улыбнулась.

— Деньги все меняют, верно, Дэнни? Выше нос, — добавила она, щекоча меня под подбородком. — Может, я еще и выйду за тебя.

— Ты опять свободна?

— Опять свободна.

— Ты меня не пугаешь ли?

Правда, Мисси красотка, и в юности она использовала свои данные для приобретения мужей, отказываясь иметь что-либо общее с мужчиной, у которого не нашлось бы кучи денег и которого не удалось бы привести в отчаяние, когда это оказывалось необходимо. У Мисси был девиз: выйти за богатого так же легко, как за бедного. На границе пятидесяти волосы Мисси были идеально подстрижены и выкрашены хной, и фигура у нее была в порядке, несмотря на выпивку, безделье и четверых или пятерых мужей. По крайней мере, двое последних принадлежали к худшей категории играющих в теннис, помыкающих секретарями, хлещущих водку несменяемых «жиголо» высшего класса. Она предпочла их потому, что, если направить их мысли в нужную сторону, они были хороши в постели и позволяли отдохнуть от прежнего типа мужей, настолько тупых, чтобы воображать, будто брак с богатым — не просто бизнес. С Мисси всем им приходилось регулярно направлять мысли в угодную ей сторону. Она рассматривала удовлетворение своих потребностей как ренту.

Я делал рамы к картинам для Мисси и ее сменяющихся мужей и разнообразных домов. Однажды она отправила меня самолетом на Гавайи только ради того, чтобы повесить картину. Это было в промежутке между мужьями номер два и три, лет двенадцать-пятнадцать назад, и мы воспользовались случаем. Покажите мне такого багетчика, который забыл бы, как вдыхал через соломинку кокаин с ладошки Мисси, сидя на балконе за столиком роскошного ресторана над залитым луной пляжем Вайкики. Вечер был прохладным не по сезону, на ней было норковое манто по щиколотку и почти ничего больше. Владелец ресторана явился с нахмуренными бровями. Но он не успел открыть рта, как Мисси заказала бутылку вина за двести пятьдесят долларов — слишком дорогого, как она заметила, — но сегодня ее день рождения, так что нельзя ли ее принести. Он принес — сплошная улыбка.

Теперь, все такая же стройная, все с теми же запомнившимися мне духами, она снова поцеловала меня.

Такая порывистая. Такая богатая. Такая беспокойная.

Она умела целоваться и на вкус была получше опилок, так что я стоял смирно, застыв, как работяга-кариатида с ярлычком «Промышленность», и позволял ей меня целовать. Я был слишком полон, что ни говори, поцелуями мертвой женщины, которую почти не знал, и чувствовал себя слишком странно, чтобы резко шевельнуться. Несколько опилок просыпались с моих бровей в глаза Мисси.

— Надо было жениться на мне, когда была возможность.

Она поморщилась, оттягивая себе веки, чтобы удалить деревянные крошки.

Я шагнул назад отряхнуть опилки с волос и бровей, и прищурился сквозь оседающую пыль.

— Жениться ради секса — это одно дело. Но не покажется ли неприличным выйти замуж за человека, который не ходит под парусом и не играет в теннис?

Она выпустила веки и осторожно моргнула.

— В моих клубах найдутся отличные инструктора по обоим занятиям.

— По всем трем.

Она оттопырила губки.

— Но ты хоть немножко жалеешь, что не женился на мне?

— Я готов к ленчу.

— Отлично. От разговоров о сексе у меня разыгрался аппетит, не говоря уж о жажде.

Я запер мастерскую и направил ее к соседней забегаловке. Но радар Мисси был включен.

— Каяться, так каяться!

И не успел я опомниться, как шофер вез нас в ее неподражаемом «ягуаре», направляясь к навесу уютного маленького бистро на самой Сакраменто-стрит, за полгорода от меня.

Как только она уселась, перед ней появился бокал с шардонне.

— За убийство!

Она коснулась губами запотевшей кромки бокала.

— И спасибо, что нашел время пообедать со мной, маленькой старушкой.

Я ответил на тост своим пятидолларовым стаканом минеральной воды.

— Это не смешно.

— Дэнни, пьющие люди всегда веселее непьющих. Не мог бы ты, бога ради, выпить к ленчу хоть один стаканчик вина?

— Выпивка и электроинструменты несовместимы. Это, кажется, единственная мораль, какую я когда-нибудь тебе читал. Она более или менее непреложна. Почему бы тебе ее не запомнить?

— Милый, — промурлыкала она, — мораль вкладывают в банки с овсянкой, и единственное, что в ней непреложного, — необходимость вытаскивать ее оттуда.

Оставалось или улыбнуться, или швырнуть эту язву на пол в пылу пикировки.