Американец, или Очень скрытный джентльмен - Мартин Бут Страница 23

В баре «Конка-Доро» меня знают как постоянного клиента, отличающегося непостоянством привычек. То я сижу за столиком на пьяцце, то в помещении. Иногда я заказываю чашку капучино, иногда — эспрессо. Если погода холодная, я прошу горячего шоколада. Бывает, если время раннее, я заказываю еще и бриошь, и это мой завтрак.

Остальные здешние завсегдатаи — рабы своего расписания, постоянные клиенты с постоянными привычками. Я знаю их всех по имени. Я хорошо запоминаю имена. Это важная составная часть процесса выживания.

Компания тут любопытная. Висконти — фотограф, владелец крошечного фотоателье неподалеку, на Виа Сан-Лючио; Армандо — сапожник, Эмилио (его все называют Мило, потому что он сколько-то прожил в Чикаго и там его звали именно так) — хозяин маленькой часовой мастерской на Пьяцца дель Дуомо, Джузеппе — дворник, Герардо — водитель собственного такси. В будущем у них нет ничего особенного, но в настоящем с лихвой любознательности и оптимизма.

Когда я вхожу, они поднимают головы. Я ведь чужак, значит, можно поговорить и со мной, и обо мне. Все говорят: «Ciao! Come stai? Signor Farfalla» [44]. Эти слова звучат хором.

— Ciao! — отвечаю я. — Bene! [45]

Итальянский мой слаб. Мы переговариваемся на ублюдочном эсперанто собственного изобретения, язык видоизменяется по мере того, как меняется настроение, как пустеют рюмки с граппой или вылезают пробки из винных бутылок.

Они спрашивают, как там охота на бабочек. Они не видели меня неделю-другую, а может, и больше, с самого Дня святого Бернардино Сиенского: Герардо точно помнит, что это было в тот самый день, потому что ведь именно тогда у его такси отвалился задний бампер, когда он ехал в гости к мамочке.

Я говорю, что поохотился хорошо, да и работа над картинами подвигается споро. Говорю, что скоро у меня будет выставка в одной мюнхенской галерее. Немецкие коллекционеры начали интересоваться европейской фауной. Вот Мило, говорю я, мог бы рисовать портреты диких кабанов, вместо того чтобы незаконно отстреливать их в горах на салями. Пора бы ему стать зеленым. Вся Европа постепенно зеленеет, говорю я.

Они смеются. Мило, говорят, у нас и так «зеленый», зелен, мол, виноград. Это один из его любимых американизмов, который он кидает в качестве оскорбления в лицо каждому, кто решится поставить под сомнение его житейскую опытность. Un pivello [46]. За глаза — и при этом без всякого презрения — его называют «il nuovo immigrato» [47], хотя он вернулся домой лет двадцать тому назад и практически разучился говорить и по-английски, и по-американски.

Но для них это повод для разговора. Скоро они уже обсуждают «зеленую» революцию. Эти пятеро представителей рабочего класса из итальянской глубинки, застывшей в середине семнадцатого века, пытаются спасти мир.

На Пьяцца Конка-Доро нет ни единого здания, построенного после 1650 года. Железные балкончики, оконные ставни знают об истории побольше любого профессора. Считается, что фонтан выстроил один из кузенов Борджиа. Говорят, что в подвале здания напротив в тринадцатом веке собирались рыцари-тамплиеры. Теперь там винный склад, который арендует владелец бара. Чуть подальше, в узком тупичке под названием Виколо деи Сильвестрини, находится часовня, встроенная в подвал дома: говорят, что там когда-то молился святой Сильвестр. С балкончика над мясной лавкой за фонтаном когда-то свисал труп знаменитого разбойника, пойманного in flagrante delicto [48]одним аристократом — жена аристократа подскакивала у разбойника на животе прямо в аристократовой постели. Относительно того, как именно звали этого любвеобильного лиходея и когда именно его линчевали, мнения расходятся. Это одна из историй, которые по вечерам показывает кукловод.

Общими усилиями они приходят к однозначному выводу: чтобы спасти мир, нужно перейти с бензина на воду. Висконти утверждает, что с помощью электроэнергии, полученной от солнечных батарей, воду можно разложить на составляющие: кислород и водород. Потом смешать эти газы в головке цилиндра и поджечь электрической искрой — как поджигаются пары бензина в нынешних двигателях. Водород взрывается. Это все знают. Существует же водородная бомба. Его руки рисуют над столом смертоносный гриб. Взрыв толкает поршень вниз. И — тут Висконти иронически смеется над простотой этой химической задачки — что происходит, если одновременно взорвать кислород и водород? Образуется вода. И никакого вам отработанного топлива. В выхлопную трубу стекает вода, которая возвращается обратно в топливный бак. Вечный двигатель. Всего-то и нужно — солнечный свет, чтобы подзаряжать аккумулятор.

Герардо страшно доволен. Его такси сможет ездить бесконечно. Джузеппе сомневается. Он чует логический проскок. Пока метешь улицы, у тебя куча времени на размышления, говорит он: дворницкая работа — идеальное занятие для философа, потому что думать ни о чем не приходится, разве что о том, чтобы тебя не сбил какой водитель из Рима.

— Cosi! [49]Проблема — где? — вопрошает Висконти на нашем самодельном языке. Он трясет развернутыми вверх ладонями. Презрительно вздергивает плечи.

Если это такая хорошая мысль, почему же больше никто до сих пор до этого не додумался, интересуется Джузеппе. Озоновая дыра и так вон уже какая огромная. А в Риме нечем дышать от выхлопных газов.

Висконти обводит нас всех взглядом в надежде, что мы разделяем его презрение к Джузеппе и его невежеству. Мы хмуримся и молчим. Здесь так полагается.

Если обнародовать это открытие, все нефтяные компании мигом обанкротятся, заявляет Висконти. Они давным-давно выкупили этот патент, а теперь прячут его, чтобы и дальше загребать деньги.

Тут остальные хором передергивают плечами. Вот в это можно поверить. Италия — страна коррумпированного большого бизнеса. Разговор переходит на доходы бензиновой компании «АС-Милано».

Я допиваю капучино и ухожу. Они машут мне на прощание. Еще увидимся, говорят они вслед. И удачной охоты на бабочек.

В самом конце тупичка, образованного южной оконечностью Виа Лампедуза, расположен бордель. Место не слишком роскошное. Там нет бордовых бархатных занавесок и мягких диванов, нет даже красных фонарей. На первом этаже разместилась парикмахерская. Над ней, еще на трех, — публичный дом.

Время от времени я туда захаживаю: здесь мне нечего стыдиться. Да и вообще, у меня нет выбора. В моем мире жена или постоянная спутница — непозволительная роскошь. Это лишняя ответственность, а кроме того, жену можно настроить против тебя. С любовницами такое бывает редко.