Крутой секс - Дмитрий Стрешнев Страница 23

Ему понравилась колхозная коровушка —

Купил ей туфли на высоких каблуках.

— Профессор! Это вы?

И действительно, — вы не поверите, — по лестнице прямо в Севины объятья, поблескивая очками, поднялся не кто иной, как профессор Аркадий Марксович Потапов.

— Какая неожиданная встреча!

За то время, что они не виделись, профессор почти не изменился: на голове торчала все та же седая шевелюра, правда, уже кое-где с полянками, протоптанными временем; шею украшал легкий шарф, перекрученный, словно веревка.

Следом за профессором Потаповым по лестнице в комнату поднялся еще один гражданин.

— Знакомьтесь, — сказал профессор. — Это Филипп Марленович.

Филипп Марленович был почему-то в заляпанных зубной пастой тапочках. Короче — сразу видно: тоже научный интеллигент, некуда клейма ставить.

— А! Как же, помню! — радостно сказал Сева. — Профессор мне о вас рассказывал. Как поживает ваш сын Сократ Периклович?

— Перикл Филиппович, — сухо поправил Филипп Марленович. — Сократ Периклович — это мой внук.

Даже из этих немногочисленных слов было ясно, что он из тех людей, которые на вопрос: «Скажите, этот автобус по Солянке идет?» обычно отвечают: «А как еще он, по-вашему, может идти?».

— Филипп Марленович — удивительно начитанный человек! — вмешался профессор Потапов. — Читает все подряд. Одно время даже увлекался семантикой тамгообразных изображений горного козла.

— Козлы — это круто! — согласился Сева. — А еще я помню «Лихорадочные скитания постмодернизма».

Потапов застонал.

— Это написал профессор Коськин, а Филипп Марленович написал «Многообразие ракообразных».

— А над чем вы сейчас работаете, Филипп Марленович? — спросил Сева, чтобы загладить оплошность.

— Над монографией «Лев Толстой в третьем квартале 1883 г.».

— Сильно! — поразился Сева. — А вы, профессор, что пишете?

— «Причина временности марксизма в православной России в свете древнеиндийских вед», — скромно сказал Потапов.

— Работа, полная научных заблуждений, — буркнул Филипп Марленович.

— Значит, все еще долбитесь в своем институте, профессор? — поинтересовался Сева у Потапова.

— Цинизм, молодой человек, это первая стадия гибели разума, — желчно заметил на это Филипп Марленович.

— Увы! — сказал профессор. — Наш Институт истории цивилизации закрыли. Видимо, ни история, ни цивилизация никому в этой стране не нужны. А жаль, занятные все-таки штуки.

— Значит, вы больше не хореограф-почниковед? — сказал Сева.

— Археограф-источниковед, — привычно поправил профессор. — Но здесь любой декрет бессилен что-либо отменить. Археографом был, археографом и умру.

— А ведь как могло быть все хорошо в нашей прекрасной стране! — мечтательно сказал Сева.

— Ерунда! — оборвал Филипп Марленович. — Рассказы про упущенные возможности — это для старушек.

— Почему это? — спросил уязвленный Сева. — А вот в Китае… — начал было он, но Филипп Марленович насмешливо оборвал его:

— А вот на Марсе!..

При упоминании этого космического светила Сева невольно посмотрел в окно, где в московском небе все так же ровно и безмятежно пылало зарево городских реклам.

— Вы здесь живете, Всеволод? — спросил профессор, воспользовавшись паузой и с любопытством озираясь.

— Да нет, я просто в одну историю попал, и мы тут вроде как в ловушке. Вроде той, подземной, в которой мы с вами как-то очутились, разыскивая либерею царя Ивана Грозного… — тут Сева спохватился: — Извините, должен вам представить моего товарища по несчастью… — он замялся, поскольку сам еще не успел узнать имя неожиданного знакомого. Но тот проявил воспитанность и тут же сообщил:

— Константин. Можно просто Костик и на «ты». Без отчества и фамилии. А то, знаете, фамилии разные бывают. У одного чиновника, к примеру, была фамилия Красота. Он слал начальству телеграммы типа: «Урожай погиб. Красота».

— Так что же все-таки случилось с вами, Всеволод? — снова спросил профессор, стоически дослушав Костика. — Какая-такая нехорошая история?

— Увы, Аркадий Марксович! — вздохнул Сева. — У меня большая проблема… Не хочу мучить вас подробностями… Короче, у меня похитили Катю.

Профессор вскрикнул и прижал руки к груди.

— Кто? Не может быть!

— Может, профессор, может! — горько сказал Сева. — При этом похитители, как вы понимаете, не представились.

— Что же делать? — в отчаянии воскликнул Потапов.

— Боюсь, придется пойти стандартным путем. Вы не помните случайно телефон Зашибца? Надо бы посоветоваться со специалистом…

— Действительно, как я сразу не подумал! — сказал профессор. — Филипп, помнишь: я тебе рассказывал про нашего знакомого следователя? Настоящий Шерлок Холмс!

— Шерлок Холмс — идеалистическая картинка призрачного рая общества мнимой справедливости, — мрачно отозвался Филипп Марленович.

— Однако, как ты категоричен, Филипп! — возразил профессор. — Ты порой совершенно неадекватен окружающему миру!

— А может, это мир неадекватен здравому смыслу?

— саркастически отозвался Филипп Марленович. — Если бы все были такими, как я, то исчезли бы производители жвачки, закрылись казино, разорились производители глупых книжек и золотых часов…

— Все ясно, — сказал Сева. — Наступил бы экономический кризис. Но мы говорили о Зашибце. Вы не помните случайно его телефон, Аркадий Марксович?

— Разве вы не знаете, что такое мнемоника? — гордо сказал профессор. — А я, пользуясь ей, запоминаю, что угодно. Я запомнил: у Зашибца первые три цифры совпадают с высотой Останкинской телебашни минус номер моей квартиры.

— И какова же высота Останкинской телебашни? — спросил Сева.

Глаза у профессора сощурились, а рот приоткрылся. После почти минуты неестественного напряжения сил он вздохнул и предложил:

— Может, еще кого-нибудь спросим? Филипп, ты случайно не помнишь высоту Останкинской башни?

— Случайно не помню, — сухо сказал тот. — Но прекрасно помню, что ей надставляли антенну. Вас интересует высота до того или после того? С флагштоком или без?

— Не переживайте профессор, — вмешался Сева в беседу двух ученых. — В любом случае вы появились в нужный момент, чтобы спасти нас из этой ловушки. И как вас только угораздило оказаться здесь в такой час, да еще с лестницей? По-моему, это не самый лучший способ покорять вершины науки, а?

— Во-первых, наука многолика, — сказал профессор. — А во-вторых, не забывайте, что творческую деятельность мозга нельзя обуздать.

— Что вы имеете в виду? — не понял Сева.