Слезы Макиавелли - Рафаэль Кардетти Страница 23

Палаццо Коммунале было самым высоким зданием в городе. Изданный еще в прошлом веке закон запрещал возводить в городе строения высотой более сорока семи метров, то есть выше главной башни Палаццо. Пятьдесят лет спустя архитектор Брунеллески испросил разрешения превысить этот предел под тем предлогом, что гигантский купол, задуманный для нового собора, будет способствовать прославлению города до самых пределов христианского мира. Аргумент был убедительным, и Брунеллески получил разрешение строить купол. Однако башня Палаццо Коммунале тоже была надстроена на один этаж, чтобы никто не мог сказать, что во Флоренции Церковь стоит выше политики.

Не зная, для чего использовать пристроенный этаж, власти того времени, уверенные в том, что лично им никогда не придется взбираться по двумстам тридцати девяти ступенькам, отделявшим его от земли, решили хранить там протоколы заседаний Совета. И действительно, мало кто посещал это место: лишь пятнадцать канцлер-секретарей по очереди поднимались туда раз или два в месяц, чтобы отнести очередную стопку документов, которые никто никогда не будет читать.

В отличие от своих коллег Макиавелли удавалось скрашивать утомительный подъем, роясь в грудах бумаг, занимавших все пространство от пола до потолка. К тому же это было единственным местом, где его не стал бы искать сер Антонио, личность молчаливая и сварливая, — начальник канцелярии республики и одновременно мучитель юных секретарей, оказавшихся в его власти.

Измученный ночными похождениями, Макиавелли спрашивал себя, хватит ли у него сил подняться наверх. После десятиминутных усилий он добрался до цели и тщательно прикрыл за собой дверь, дабы быть уверенным, что не услышит призывов сера Антонио.

Комната была битком набита разрозненными бумагами и старыми пыльными счетными книгами. Макиавелли небрежно забросил исписанный том на ближайшую кучу и направился в противоположный угол, где его ждали подушка и одеяло. Укрывшись за выступом широкого книжного шкафа, наполовину изъеденного насекомыми, он был не виден тем, кто мог войти в комнату.

Он с облегчением бросился на свое походное ложе, устроился поудобнее, закрыл глаза и задремал, мечтая о жестоких муках, которым он подверг бы сера Антонио в наказание за то, что тот заставил его столько работать. После пяти минут сладких грез он погрузился в глубокий сон.

Его покой был внезапно нарушен скрипнувшей дверью. Он так и подскочил, решив, что впервые за несколько десятков лет сер Антонио смог добраться до верхнего этажа Палаццо Коммунале. Несмотря на твердое намерение сопротивляться до последнего, прежде чем его удастся снова засадить за работу, он все же решился выглянуть.

К его великому изумлению, он увидел не приземистого начальника канцелярии, а легко узнаваемую в расшитом золотом камзоле фигуру Руберто Малатесты. Подручный гонфалоньера несколько мгновений постоял на пороге. Поддавшись внезапному предчувствию, Макиавелли решил не обнаруживать своего присутствия. Он отступил за выступ и увидел, что узкая щель между двумя стопками папок дает ему возможность наблюдать за наемником, не рискуя быть обнаруженным.

Так в полной тишине прошло несколько бесконечных мгновений, в течение которых Макиавелли старался не дышать, уверенный в том, что зоркие глаза Малатесты могут его обнаружить в любую минуту. Не заметив никаких признаков жизни, солдат решился наконец войти и знаком пригласил того, кто стоял за его спиной, последовать за ним. Молодой человек едва не вскрикнул, когда увидел черно-белую сутану Савонаролы.

— Ты уверен, что нас никто не подслушивает? — прошептал доминиканец.

— Ты же видишь, комната пуста. Сюда никто никогда не поднимается, это самый тихий уголок во всем здании. Только секретари иногда сюда наведываются, но сер Антонио так их изматывает на работе, что у них не остается сил совершать такое восхождение.

Лицо Савонаролы напряглось, он подождал немного, прежде чем продолжить. Макиавелли удивило, что обычная уверенность монаха сейчас сменилась заметным волнением. Куда только делось то выражение безмятежности, которым он обычно прикрывался.

— У тебя есть новости, Малатеста?

— Ничего интересного. Они продолжают искать, и это скорее добрый знак. Но я думаю, они хотят ускорить события. Их нужно обязательно опередить.

— Но как?

— Мы должны найти доказательство раньше их, иначе мы пропали.

— Но ты наконец узнал, кто у них главный?

— Еще нет. Это, без сомнения, кто-то очень опасный. Пока он не совершил ни одной ошибки. Он действует безупречно.

— Раз мы не знаем, кто он такой, нам его не одолеть. А что этот олух Сен-Мало?

— Ничего. Я приставил к нему соглядатаев, но он не делает ни одного неосторожного шага. Я ничего не могу доказать.

— Что же ты мне посоветуешь?

— Начни с того, что успокой своих людей; они слишком возбуждены.

— Движение уже развернулось, и я не могу все держать в руках. Валори и так берет на себя слишком много, выполняя мои приказы. Юношеская армия слушается только его. Я не уверен, что долго смогу их сдерживать. А что обо всем этом думает Содерини?

— Официально он ничего не знает. Он слишком дорожит своей шкурой, чтобы начать действовать без формальных доказательств.

— Разве ему не известно, что наши с ним жизни связаны?

— Я не был бы здесь, если бы он этого не понимал.

Савонарола схватил наемника за руку. Его голос немного окреп:

— Найди его скорее, это доказательство, иначе даже Господь нам не поможет!

Наемник только кивнул головой и вышел. Савонарола подождал, пока он удалится, и последовал за ним. Переждав еще две-три минуты, Макиавелли решился покинуть свое убежище. Он осторожно открыл дверь, стараясь, чтобы она не скрипнула, и только спустившись на первый этаж башни, смог вздохнуть свободно. Твердо решив, что надо сейчас же пойти рассказать друзьям все, что он слышал, он быстрым шагом направился к главному входу в здание.

В тот миг, как он собирался переступить порог, его окликнул голос, который, к несчастью, был ему хорошо знаком:

— Кажется, это мой дорогой Никколо? Ты очень кстати. Я как раз искал секретаря, чтобы вести протокол собрания, которое начинается через несколько минут. Если повезет, ты освободишься еще до полуночи!

Макиавелли медленно обернулся и увидел мерзкую головенку сера Антонио, которая покачивалась взад-вперед в такт его громовому хохоту. Взрыв веселья еще усилился, когда он, к вящему своему удовлетворению, узрел выражение лица своего излюбленного объекта для мытарств. У Макиавелли мелькнула мысль: а что, собственно, мешает ему придушить начальника канцелярии? И только опасение, что без этого ничтожного человечка весь порядок управления городом рухнет, позволило ему сдержать непреодолимый зуд в руках.

Он решил предоставить это удовольствие кому-нибудь другому, что, впрочем, не спасло его от гнусавого смеха сера Антонио, еще долго звучавшего у него в ушах.