Особенности национальной милиции - Михаил Серегин Страница 23

Он только что вошел сюда с полотенцем в руках, уставший, невыспавшийся, с болящими мышцами в предплечьях. Сел на свою кровать, чуть ссутулившись, положил натруженные руки на колени и закрыл глаза.

Чувствуя себя виноватым в неудобстве, причиненном товарищам, три часа кряду Федор вертел полотенцем над головой, как пропеллером, разгоняя вонь, чтобы дать остальным поспать. Если бы Владимир Эммануилович видел курсанта в этот момент, то подумал бы, что умственное помешательство в школе завладело не только Мочиловым, но и курсантом.

Только когда все разошлись, Ганга позволил себе небольшую передышку, чтобы присесть отдохнуть. Оттого, что веки были закрыты, клонило в сон. Перед глазами возникли и поплыли картины детства, знакомая с младенчества квартира, мама. А вот отца он не помнил.

Свое происхождение Федя никогда не скрывал от коллектива.

Любой интересующийся в ответ на свой вопрос узнавал, что курсант Ганга представляет собой плод замечательной любви российской женщины и студента международного университета имени Патриса Лумумбы, наследством которого была необычная для российского уха фамилия. Федина мама не воодушевилась перспективой отправиться на родину его папы в африканское поселение Ням-амнию, наверное, ее слегка напугало название.

В общем, сына она вырастила самостоятельно и сумела сделать из него настоящего человека.

Мама была у Ганги хорошая. Она вся такая красивая, улыбающаяся, молодая, как в детские Федины годы, появилась перед глазами, протянула руку, чтобы погладить по головке, но не смогла прикоснуться, слишком далеко стояла. Маму качнуло, как в дымке, она отпрянула, удивившись, что это ей не удается погладить сыночка, а потом о чем-то догадалась, вся внутренне просияла и, подняв кулак с выставленным указательным пальцем, лукаво так поманила. При этом она улыбнулась неприлично-развратной улыбкой, подернулась дымкой, размазалась, как акварель от воды, и вдруг приняла совсем новый образ. Ганга угадал в ней ту самую проститутку, которая наградила неискушенного парня заразным заболеванием. На этот раз Федор отпрянул и стремительно открыл глаза.

Парень и не заметил, как успел заснуть прямо так, сидя, уткнув голову в сцепленные в замок руки. Часы на тумбочке показывали без четверти восемь. Сколько же он проспал!

Федор вскочил как ошпаренный и пулей подлетел к плитке.

Ему не хотелось все занятия пропускать, а средство еще ой как много нужно было кипятить до окончательной готовности. Варить Феде и варить.

Включив старенькую, местами проржавевшую и обильно заляпанную желтыми каплями жира плитку, Ганга натянул на себя противогаз и продолжил кашеварить. Минуты тянулись мучительно долго. Сначала Федя просто сидел рядышком на табурете, частенько заглядывая в кастрюльку. Средство уваривалось медленно, нехотя. Потом парню надоело просто так сидеть, он встал и начал нервно прохаживаться из угла в угол, грозно раскачивая хоботом из стороны в сторону. Скука мучила.

А что, собственно, он не включит магнитофон? У Кулапудова на тумбочке стоит старенький аппарат, о котором давно помойка мечтает.

Поет он нечисто, с хрипотцой, но довольно сносно. И кассеты кое-какие имеются.

Федя поставил рэп, музыку, которую лучше всего поют черные.

Видимо, поэтому парень больше всего любил ее. Ритмичные, четкие аккорды с первых же тактов заставили парня улыбнуться и, покачивая в такт бедрами, промурлыкать импровизацию на тему. Так-то было лучше. Забравшись к Утконесовым в чемодан, Федя вытащил широкополую соломенную шляпу, привезенную ребятами специально для приколов, и напялил ее поверх противогаза. Вид получился потрясающий. Ганга подмигнул своему отражению в зеркале и прибавил громкость.

* * *

Деятельность Мочилова разыгралась не на шутку. Побывав во всех кабинетах, исследовав каждый квадратный метр двора, заглянув зачем-то в подвал и на чердак, капитан везде совал свой любопытный нос, выискивая недочеты и оплошности. И того, и другого хватало с избытком. За полдня такой напряженной работы Глеб Ефимович вымотался до предела, поругался с половиной преподавательского состава и всею обслугой школы. Но капитан был доволен: он выполнил поистине титанический труд, успел сделать многое. Оставался разве только один неисследованный участок – общежитие, расположенное по соседству со школой и соединяющееся с оной узким перешейком.

Уже проходя по коридору этого перешейка, Мочилов почувствовал что-то неладное. Он остановился и принюхался. Откуда мог исходить такой отвратный запах? Первое, что пришло Глебу Ефимовичу в голову, – в туалете прорвало канализацию. Но странная особенность, по мере приближения капитана к отхожему месту, находящемуся на первом этаже, запах не усиливался, а скорее, наоборот, слабел. Мочилов принюхался. Тянуло с лестницы. Или ему это только кажется?

Оказавшись на лестничной площадке, капитан почувствовал – он взял правильное направление. Уже на втором этаже вонь стала настолько невыносимой, что пришлось затыкать нос двумя пальцами и перейти исключительно на дыхание ртом.

«А не провокация ли это со стороны противника? – подумалось. – Чеченцев, к примеру. Под видом безобидных родственников пронесли сильно действующие отравляющие вещества в здание. Вахтерша – бабушка-одуванчик, обмануть ее даже Пешкодралов сможет, а этим поднаторевшим в подрывной деятельности злостным элементам ничего не стоило бы задобрить милую старушку. Вполне реально».

Как же Мочилов сейчас пожалел, что никогда не носил с собой оружия. Оно ему сейчас не помешало бы. Оглядевшись по сторонам, капитан заметил в углу, в компании с мусорным ведром скромно прижавшуюся к стене старую швабру. Этот раритет изрядно поистрепался за годы службы своей в общежитии, нижняя короткая перекладинка его, на которую вешается тряпка, была неустойчива и колебалась из стороны в сторону, как опытный политик. В открытом бою она мало помогла бы, но если учесть, что диверсанты Мочилова не ждут и за ним остается эффект неожиданности, то первый удар она нанести сможет. А уж позаботиться о том, чтобы удар пришелся точно в цель, капитан постарается.

Обвязав платком нос и взяв швабру наперевес, Глеб Ефимович, крадучись, осторожно стал подниматься по лестнице. Между третьим и вторым этажом появилась резь в глазах. Они стали слезиться, капитан чаще заморгал. Тошнота подступила к горлу, а телом завладела ломота.

Болезненное состояние нахлынуло резко, в одночасье. Болезненное...

«Кажется, все серьезнее, чем я думал, – пронеслась в раскалывающейся голове догадка. – Враг не так прост, как казался на первый взгляд».

Запах определенно исходил с третьего этажа, где размещались учащиеся третьего курса. Внутренне собравшись, насторожив внимание, Мочилов сошел с последней ступеньки и притаился у стены, замер. Прислушался.

Никто поблизости не шумел, не издавал никаких звуков. По-видимому, пусто. Однако, зная, насколько враг хитер, капитан не стал беззаботно входить в коридор, подставлять себя под возможные пули бандитов. Сжав все внутри себя в комок, Мочилов резким движением выскочил из-за угла, выставив вперед внушительно длинное оружие – швабру, и угрожающе повел им вокруг, проверяя, стоит ли кого-нибудь брать на мушку. Диверсанты затаились и признаков жизни не обнаруживали. Зато в конце коридора, из комнаты, в которой каждое утро Мочилов самолично кричал «подъем», доносились звуки. Если учесть, что все курсанты в это время должны быть на занятиях, то звуки эти мог издавать только террорист самолично либо его помощники.