Убийственные мемуары - Фридрих Незнанский Страница 23

Я настолько разозлился, что некоторое время просто не воспринимал окружающее. Все деньги от продажи загрансобственности – до последней копейки – я перечислил в Департамент иностранной службы, а меня провели как невинную семиклассницу! Вот тогда я вспомнил Мишель, вспомнил, как нерушимо было ее слово, и дал себе зарок выяснить, что же произошло на самом деле…"

…Турецкий вышел от Андреева со смешанным чувством. С одной стороны, он получил новую и чрезвычайно важную информацию: из квартиры убитого генерала пропала картина Левитана, и теперь ясно, что надо искать, хотя и совершенно не ясно – где. С другой стороны, убийство Ракитского теперь не выглядело явно заказным и вполне могло носить случайный характер, будучи совершенным в целях «самообороны грабителя». Это заодно и объясняло, почему грабитель больше ничего в квартире не тронул: картина Левитана вполне стоила всего остального, вместе взятого. Гораздо легче незаметно выйти из подъезда с одним плоским свертком, чем с охапкой бронзовых канделябров, к примеру. И все же как он туда попал?

Турецкий чувствовал по этому поводу нарастающее беспокойство, ему отчего-то казалось, что, пока он не решит для себя этот вопрос, не получит ответа и на остальные. Стоя на лестничной площадке, он нащупал в кармане ключ от квартиры генерала Ракитского. Ему вдруг послышался легкий шум. Турецкий обернулся. Нет, в квартире профессора даже не было дверного глазка – он за ним никоим образом следить не мог. Минутой раньше у Турецкого появилась свежая мысль, даже не мысль, так, мыслишка, она могла к чему-то любопытному и привести, но из нее самой по себе еще ничего не следовало. Пока что нужно было не торопясь обдумать ее, все проверить, потом подняться и…

Нет, сперва нужно было еще раз взглянуть на квартиру Ракитского, вернее, на отдельные ее места. Турецкий достал хитрый ключ, вставил его в пресловутый замок «дибл», дважды повернул вправо и выругался, потому что вспомнил, что ошибся. Вытащил ключ из замка, вставил снова (иначе было нельзя, уже сработал блокиратор), дважды повернул влево, потом нажал – и замок открылся. Турецкий шагнул в квартиру, сразу же подняв голову, потому что то, что его интересовало, было сверху, и, возможно, это его движение – то, что он поднял голову, – спасло ему жизнь. Удар, рассчитанный на попадание в висок, теперь скользнул по переносице, подбородку, груди и отшвырнул Турецкого назад.

Кажется, это был молоток, успел подумать Турецкий, чувствуя, как собственная горячая кровь заливает ему нижнюю часть лица. Он не видел того, с кем сцепился, – противник обхватил его сзади за шею и целеустремленно душил, в глазах темнело. Говорила мне мама, не ходи по улицам без пистолета, мелькнула в затухающем сознании невеселая и вполне бесполезная мысль. Как бы он им сейчас воспользовался?! Одновременно с окончательной потерей сознания Турецкий успел услышать два глухих удара, шум какой-то борьбы, возни, в которой он уже не был участником, хлопок – и окончательно провалился в темноту.

24 октября

Где-то играла музыка. Кажется, это был Шуберт. Чуть приглушенно, печально и очень чисто. Он такое уже определенно слышал. Но почему он уверен, что это Шуберт? Наверно, жена ему об этом сказала, ей ли не знать. Наверно, она сама сидела за пианино и играла, а он подошел и спросил: «Ирка, что это?» -а она пошевелила губами, и он прочитал: «Шуберт». Наверно, так оно и было, он не помнил наверняка. Но сейчас снова слышал эти же звуки, чуть приглушенные, печальные и чистые. Глаза открывать не хотелось, было хорошо, покойно. Допустим, меня пришили наконец, должно же это когда-то было произойти, почему не сейчас? Допустим, я на том свете, допустим, я не здесь. Впрочем, почему я так уверен, что я здесь? Может, и правда все уже давно поменялось, а там это здесь, а здесь… Он запутался в собственном сне, но это было приятно.

Турецкий наконец открыл глаза, потому что теперь кто-то его звал. Или нет? Но он не ошибся, это повторилось:

– Здор-рр-рово, Турецкий, здор-ро-во!

Ему отчего-то захотелось чихнуть, но не вышло, в средней части лица чувствовалась какая-то тяжесть, он еще пока что не понял, какая именно.

Турецкий подвигал глазами туда-сюда. Выяснилось, что он лежал дома, в собственном кабинете, на диване, заваленный пледами. А перед ним, между прочим, сидели профессор Андреев и дочка Ниночка. Андреев внимательно и тревожно всматривался в Турецкого, а Ниночка с восхищением – в самого Андреева. Вернее, в то, что сидело у него на плече. Там был здоровенный белый попугай с красным хвостом, который покосился на Турецкого зеленым глазом и заорал:

– Здор-рр-рово, Турецкий, здор-ро-во!

В комнату заглядывала Ирина Генриховна и неодобрительно качала головой.

Андреев, обнаружив, что Турецкий пришел в себя, тут же затарахтел:

– Вы уж простите великодушно, Александр Борисович, что со зверем к вам пришел, доктор сказал, вам полезна встряска будет…

– Доктор… – растерянно повторил Турецкий.

Андреев и Ниночка посмотрели друг на друга и расхохотались. После чего профессор полез в карман и протянул девочке рубль.

– Мы поспорили, – объяснил он. – Нина Александровна поставила на то, что вы ничего не помните, а я – наоборот.

– А что случилось-то? – Турецкий приподнялся на локтях. – После того, как меня по голове стукнули?

Андреев с торжествующим видом повернулся к Ниночке и молча протянул ладонь. Она со вздохом вернула рубль, потом подумала и добавила еще один. В комнату снова заглянула Ирина Генриховна и снова укоризненно покачала головой.

– Значит, помните? – участливо поинтересовался Андреев.

– Кто это был, его задержали? – спросил Турецкий.

– Не имею чести знать. Это у вашего помощника интересуйтесь, он сейчас на кухне пироги поглощает. Меня уже угостили.

– А меня? – с обидой спросил Турецкий.

Тут вошла Ирина Генриховна и силой заставила принять горсть лекарств.

– Доктор сказал, пока с носа гипс не снимут, никакой твердой пищи.

– Гипс? С носа?! – Турецкий вытащил из-под одеяла вялую руку и потрогал лицо. Действительно, посередине была повязка, скрывавшая нечто объемное. Тут только Турецкий понял, что через нос не дышится. – Он что, сломан?

Дочь и профессор энергично закивали головами. Птица на профессорском плече от этого движения тоже. И снова заорала:

– Здор-рр-рово, Турецкий, здор-ро-во!

– Он что-нибудь другое вообще у вас знает? – поморщился следователь.

– Unguibus et rostro! – тут же заорал попугай.

– Клювом и когтями, – перевел профессор. – Он говорит: работайте, цепляйтесь клювом и когтями.

– За что? За жизнь?

– Ну за нее, конечно, в первую очередь.

– Тогда скажите, чтобы мне дали чашку кофе.

– Александр Борисович, я узнал кое-что новое про кофе, – с тревогой в голосе сообщил Андреев. – Оказывается, сильнее всего воздействует на организм первая чашка. Она резко увеличивает содержание кофеина в крови после ночного снижения его уровня, вызывает уплотнение стенок артерий на два часа, повышает артериальное давление, увеличивает нагрузку на сердце! И это совсем не фигня, как говорит мой аспирант!