Восемь трупов под килем - Фридрих Незнанский Страница 23

Они утомили его чрезвычайно. Видно, секс втроем все же имел место — пусть и в несколько извращенной форме, связанной с энергией и вампирами. Он пожелал им «бон апрэ миди» — приятно провести послеобеденный отдых, вывалился в коридор с мыслью, что его в циничной форме поимели. Повернулся… и уперся в монолитный локоть, взявшийся непонятно откуда. Еще одна удачная возможность попасть в заботливые руки кардиолога… Телохранителю Салиму не понравилась прыть, с которой сыщик выскочил из каюты.

— Все в порядке, Салим, — насмешливо бросил Голицын, собиравшийся войти к себе в каюту, — Просто общение с нашими французскими друзьями пришлось уважаемому сыщику не по душе. Напрасно, Александр Борисович, милейшие люди. Салим, подвинься, все в порядке.

Телохранитель неохотно отодвинулся.

— Вы чем-то недовольны, Александр Борисович? — от Голицына тоже несло спиртным, но пьяным он не был, глаза ощупывали сыщика холодно и пристрастно. Словно дотронулась еще одна ледяная когтистая лапа…

Вера в себя неумолимо растворялась в лазоревой дали.

— Все в порядке, Игорь Максимович, — проворчал Турецкий. — Общаться с вашими друзьями труднее, чем карабкаться в гору.

Голицын прохладно хохотнул.

— Они своеобразны, согласен. Но вас не остановят такие незначительные препятствия. Вы должны форсировать работу. Напрягитесь. Вы же не хотите, чтобы вас… отчислили за некомпетентность?

Он рассмеялся над своей зловещей шуткой, придирчиво мазнул сыщика своими холодными глазами и вошел в каюту. Салим остался снаружи, заложив руки за спину, принялся рассматривать Турецкого.

— Ты разговаривать умеешь? — спросил сыщик.

— Мне не о чем с вами разговаривать, — подумав, сообщил Салим.

— Отлично, — кивнул Турецкий. — То есть я обязан раскрыть преступление, но с группой избранных мне запрещено общаться. Тебе не кажется это странным?

Парень равнодушно пожал плечами.

— Да ну тебя, — отмахнулся Турецкий и побрел в кормовой отсек.

Над дилеммой — спуститься в машинное отделение или подняться в кают-компанию — он долго не раздумывал. Как там выразился Робер? — нужно выпить для создания трудового настроя? Он ступил на трап и через минуту выбрался в коридор, нацеленный на кают-компанию. Дверь на камбуз была приоткрыта. Там что-то загремело, покатилось. Он сунулся в отделанное кафелем стерильное, напоминающее хирургическую палату помещение. Две внушительные плиты, просторная разделочная тумба, уйма шкафчиков, пеналов, холодильник от пола до потолка (хорошо, что не в этот холодильник упрятали Николая). Стеллажи занимали всю стену. К стеллажам была приставлена стремянка, на которую пыталась взгромоздиться Герда. Первая попытка, видимо, завершилась неудачей — она спустилась, подняла упавшую со стеллажа кастрюлю, пристроила ее на разделочном столе. Поправила очки, сползшие на нос, вновь взялась за покорение вершины. Зрелище невольно завораживало. На женщине была умеренной миниатюрности юбка, кухонный фартук балаганной расцветки (чтобы ночью, видимо, светиться), крепкие ноги обтягивали колготки телесного цвета. Она забралась на несколько ступеней, задумчиво уставилась на картонную коробку, стоящую на самой верхотуре. Покорила еще одну ступень. Стремянка дрогнула.

— Мужчина, — рассердилась женщина, и Турецкий невольно вздрогнул, потому что на него она не смотрела, — долго вы еще будете меня рассматривать? Может, лучше поможете?

Он подошел.

— Спускайтесь, Герда, достану вашу коробку.

— Нет уж, не просите, — возразила работница. — Знаю я, как мужчины достают хрупкие вещи. Недавно Игорь Максимович точно так же чуть сервиз о жену не разбил. Лучше подержите стремянку, а то она все время куда-то убегает. Здесь такой скользкий пол…

В каком-то порнофильме он уже видел подобную сцену. «А разве я смотрю порнофильмы?» — устыдился Турецкий. Он крепко обхватил стремянку. Герда добралась до последней ступени, изящно извлекла искомое, спустилась, держа перед собой. Он перехватил ее за талию, благоразумно отодвинулся. Ему совсем не интересно. Да и что увлекательного можно узреть через колготки?

— Спасибо, мужчина, — женщина пристроила коробку, в которой что-то позвякивало, рядом с побывавшей на полу кастрюлей, кокетливо посмотрела на него. Покосилась на плиту у него за спиной — там было достаточно места, чтобы неплохо провести время. А если еще ее включить — впечатления многократно возрастут…

— Все меня разглядывают, словно я сбежал из зоопарка, — признался Турецкий. — Им невдомек, что я такой же человек.

— Более того, мы фактически проживаем с вами в одном столичном городе, — улыбнулась женщина, поправляя очки, сбившиеся к уху. В глазах обосновалась ирония.

— Да, я, наверное, смешон, — смиренно признал Турецкий. — Простите мне мое простое человеческое несовершенство.

— Отнюдь, — возразила Герда. — Вы теперь другой. Умыт, ухожен, уложен. Когда вы утром возникли на палубе, на вас было жалко смотреть. Вы являли собой такую душещипательную картину… Скажите, а это правда, что вы рассказывали?

— А что я рассказывал?

— Ну, как вы очутились у нас.

— А в чем, по-вашему, правда, Герда? — улыбнулся Турецкий. — Какие варианты? Что меня заблаговременно подложили в пустую каюту правоохранительные органы? Сбросили утром на парашюте с пролетающего мимо облака, высадили с подводной лодки или с маленького плотика, свитого из песен и слов?

Герда засмеялась.

— Даже не знаю, что сказать. Вы интересный мужчина. Но вам ведь неуютно здесь, правильно? — она прищурилась и сделалась как-то ближе (но не роднее). Он давно перестал чему-либо удивляться, если дело касалось «женского вопроса». Не так уж был неправ Киплинг, утверждая, что женская интуиция намного точнее, чем мужская уверенность.

— Очень неуютно, — признался Турецкий. — Впору бросаться вплавь до ближайшего берега.

— Да бросьте, — усмехнулась Герда, — вам не понравился обед?

— Очень понравился. Особенно устрицы в майонезе и индейка в грибном соусе. Это было сногсшибательно.

— В каком это смысле? — она насторожилась.

— В смысле, обалдеть, — объяснил Турецкий. — Нет, правда, очень вкусно. А скажите, Герда, вот смотрю я на вас и не могу избавиться от мысли — вас ведь не очень расстроило известие о смерти Николая Лаврушина?

— Ну что вы… — дрогнули губы, которые и без помады смотрелись вполне прилично. — Зачем вы так говорите, детектив? Любая смерть — это ужасно…

— Смерть — ужасна, тут вы правы, но вас ведь не очень потрясло, что погиб именно Николай?

Она размышляла над витиеватым вопросом, поигрывая завязками фартука.

— Не понимаю, что вы имеете в виду… Когда умирает, скажем, сосед по лестничной площадке, вы расстраиваетесь, у вас портится настроение, вы спешите выразить соболезнование, предлагаете свою помощь… Но ведь по крупному счету эта смерть вас не касается, поскольку умер не близкий вам человек, разве не так?