Предатель памяти - Элизабет Джордж Страница 23

«Трудная в каком смысле?» — хотите вы знать.

Для начала попробуйте вообразить, каково иметь отцом моего деда. Каково быть отосланным в школу в шесть лет. Каково приезжать домой на каникулы и присутствовать при психических приступах. И каково знать, что никогда, ни при каких обстоятельствах, что бы ты ни делал, тебя не сочтут достойным сыном, потому что ты не родной, тебя усыновили, о чем отец тебе постоянно напоминает. Нет. В качестве моего отца папа сделал все, что мог. А сыном он был лучшим, чем многие из нас.

«Лучшим сыном, чем вы?» — спрашиваете вы меня.

Этот вопрос вам придется переадресовать моему отцу.

«Но как вы оцениваете себя как сына, Гидеон? Что вам прежде всего приходит на ум в этой связи?»

Разочарование, говорю я.

«То есть вы разочаровали отца?»

Нет. Я имею в виду, что я не должен разочаровывать его. Но могу.

«Он когда-нибудь говорил вам, как это важно — не разочаровать его?»

Никогда. Вообще ни разу. Но…

«Но?»

Ему не нравится Либби. Я с самого начала знал, что она ему не понравится или, по крайней мере, ему не понравится ее присутствие в доме. Что он сочтет ее потенциальным источником помех в моей работе.

Вы спрашиваете: «Этим объясняются его слова в Уигмор-холле: "Это все из-за нее"? Он тут же связал ваше состояние с ней, правильно?»

Да.

«Почему?»

Не думаю, что он не хочет, чтобы я сближался с женщинами. С чего бы это? Для моего отца семья — это все. А если я не женюсь в один прекрасный день и не произведу собственных детей, наш род на этом закончится.

«Но теперь все изменилось: вскоре ожидается появление еще одного ребенка. Семья продолжится, женитесь вы или нет».

Да, это так.

«То есть теперь он может высказывать свое неодобрение относительно каждой женщины в вашей жизни, не опасаясь, что вы воспримете его мнение близко к сердцу и никогда не женитесь?»

Нет! Я отказываюсь играть в эту игру. Мой отец тут ни при чем. Если ему не нравится Либби, то только потому, что он озабочен тем, какое воздействие она может оказать на мою музыку. И у него есть все основания беспокоиться. Либби не отличит смычок от кухонного ножа.

«Она мешает вашей работе?»

Нет, не мешает.

«Она проявляет безразличие к вашей музыке?»

Нет.

«Она нарушает ваш покой? Игнорирует требование соблюдать тишину? Тем или иным способом покушается на ваше время и отрывает вас от занятий музыкой?»

Никогда.

«Вы сказали, что она невежественна. Вы считаете, что она цепляется за свою необразованность как за собственное достоинство?»

Нет, не замечал такого.

«И все равно ваш отец недолюбливает ее».

Послушайте, он делает это только ради меня. Все, что он делает, — это только ради меня. И сейчас я сижу здесь с вами, доктор Роуз, благодаря его стараниям. Когда он понял, что случилось со мной в Уигмор-холле, он не закричал: «Поднимайся! Соберись! Там целый зал людей, которые заплатили, чтобы послушать твою игру!» Нет. Он сказал Рафаэлю: «Гидеон болен. Извинись за нас» — и увез меня оттуда. Увез домой, уложил меня в постель и всю ночь сидел рядом, приговаривая: «Мы справимся, Гидеон. Сейчас тебе надо поспать».

Он велел Рафаэлю найти врача. Рафаэль слышал о работе вашего отца с артистами, борющимися с психологическими блоками. И я пришел к вам, доктор Роуз. Я пришел к вам из-за того, что мой отец хочет, чтобы ко мне вернулась музыка.

5 сентября

Больше никто не знает. Только мы трое: папа, Рафаэль и я. Даже мой агент по связям с общественностью не очень представляет себе, что происходит. «Находится под наблюдением врача», — провозгласила она миру, говоря тем самым, что я просто-напросто переутомился.

Вполне вероятно, что эту официальную причину многие трактуют как вспышку «звездной болезни», и меня это устраивает. Пусть лучше публика думает, что я ушел с помоста, недовольный освещением зала, чем узнает правду.

«Какую именно правду?» — спрашиваете вы.

Я в недоумении: разве бывает несколько правд?

«Разумеется, — говорите вы. — Одна правда касается того, что с вами случилось, а другая — того, почему это случилось. То, что случилось, называется психогенной амнезией, Гидеон. А причина, вызвавшая ее, является предметом наших с вами встреч».

То есть вы хотите сказать, что пока мы не узнаем, почему у меня наступила эта… эта… как, вы сказали, она называется?

«Психогенная амнезия. Она похожа на истерический паралич или слепоту: часть вашего организма, которая всегда работала — в данном случае ваша музыкальная память, если вы согласны так назвать ваши способности, — внезапно перестает работать. До тех пор, пока мы не поймем, почему вы испытываете данное состояние, мы не сможем изменить его».

Интересно, понимаете ли вы, в какой ужас привели меня ваши слова, доктор Роуз? Вы сообщили эту информацию с безупречным тактом, и все равно я чувствую себя выродком. Да-да, я знаю, как перекликается это слово с моим прошлым, так что не надо указывать мне на это. Я по-прежнему слышу, как дедушка, на котором повисли женщины и санитары, орет на моего отца. И я по-прежнему отношу это слово на свой счет. Выродок, выродок, выродок — так я называю себя. Прикончить урода. Уничтожить урода.

«Вы действительно так считаете?»

А кто же я, как не выродок? Я никогда не ездил на велосипеде, не играл в регби или в крикет, не ударил ракеткой по теннисному мячу и даже не ходил в школу. У меня был дед-психопат; моя мать предпочла бы быть монахиней, чем жить в семье, и, скорее всего, действительно ушла в монастырь; мой отец надрывался на двух работах, пока я не стал профессионалом, а мой учитель музыки водил меня за руку с записи на концерт и вообще не спускал с меня глаз. Меня баловали, холили и боготворили, доктор Роуз. Что же могло родиться при таких начальных условиях, как не самый настоящий урод?

Нужно ли удивляться, что меня мучает язва желудка? Что перед каждым выступлением меня выворачивает наизнанку? Что мой мозг иногда стучит по черепу, как молот? Последние шесть лет я не могу даже просто быть с женщиной. А когда я был способен лечь с ней в постель, акт соития не давал мне ни близости, ни радости, ни страсти; все, что я чувствовал, — это потребность сделать это, завершить процесс, получить свое жалкое удовлетворение и поскорее выпроводить женщину за дверь.

И какова сумма всего вышеперечисленного, доктор Роуз? Кто я, как не настоящий, стопроцентный урод?

7 сентября

Сегодня утром Либби спросила, что случилось. Она поднялась ко мне на второй этаж в своем обычном для выходного дня наряде: джинсовый полукомбинезон, футболка и туристские ботинки. Похоже, она собиралась на прогулку, потому что из кармана у нее торчал плеер, который она обычно берет с собой, когда отправляется в предписанные диетой походы. Я сидел за столом у окна, выполнял ваше задание — писал этот дневник. Она обернулась, увидела, что я смотрю на нее, и поднялась ко мне.