Последний штрих к портрету - Людмила Мартова Страница 23

– Неужели за пять лет учебы и два года работы в одном театре Аня ни разу в разговоре с родными не упоминала, как зовут ее ближайшую подругу?

– Получается, что нет. То есть ее родители, конечно, знали, что у нее есть подруга Глаша, а вот Нюрка нет, не знала. Как-то не заходил об этом разговор. И только когда она решила на старости лет приехать к Анечке и поселилась у нее, Глаша как-то после театра забежала к ним домой, и Аня ее представила бабке именно как Аглаю Колокольцеву. Слово за слово, выяснилось про Магадан, так Нюрка меня и идентифицировала, если можно так выразиться.

– А дальше?

– А дальше они мне позвонили, мы поговорили, условились встретиться, но тут начался этот чертов карантин, и увидеться у нас получилось лишь две недели назад, когда мы обе решили сбежать от наших внучек, истово защищающих нашу безопасность.

– Вы встретились на Цветном?

– Да, мне это было близко от дома, да и Нюрке недалеко.

– Вы сразу друг друга узнали?

Аглая Тихоновна вдруг усмехнулась покровительственно, снисходительно.

– Молодой человек, уж вы простите, что я буду вас так называть, но мне вы явно годитесь в сыновья. Конечно, люди с возрастом меняются, но мы обе изменились не так сильно, чтобы не могли друг друга узнать. Нюрка, конечно, поправилась, но, разумеется, мы узнали друг друга.

– И о чем вы разговаривали?

– Да вы знаете, самое интересное, что говорить нам оказалось практически не о чем. Пятьдесят один год – большой срок, и мы провели его вдалеке друг от друга. У каждой из нас была своя жизнь, причем большая ее часть. Мы влюблялись, выходили замуж, хоронили мужей, растили детей и внуков отдельно друг от друга, и рассказывать про это было неинтересно, и слушать тоже. Такой был очень формальный разговор. Кто был Нюркин муж, как она растила сына в одиночку, потому что муж спился и умер после того, как его за пьянку на берег списали. Она все про Аню говорила, она ее Тонечкой называла, очень гордилась, что та артистка, красивая, в Москве живет. Переживала, что своего жилья нет.

– А прошлое вы вспоминали? Общее прошлое, я имею в виду?

Катя слушала напряженно, потому что в своем рассказе Аглая Тихоновна неминуемо приближалась к тому непонятному и страшному месту в разговоре, где всплыло какое-то золото.

– Я спросила, как прошли похороны Иринки? – снова помолчав, сказала Аглая Тихоновна. – У нее, оказывается, мама умерла, когда про Иринкину смерть узнала. В одночасье, от разрыва сердца. Их в одной могиле и похоронили, вот как. А я и не знала.

Легкая тень пробежала по ее лицу и исчезла. Аглая Тихоновна смотрела своему собеседнику прямо в глаза, и Катя в очередной раз поразилась стойкости ее духа и несгибаемости характера.

– Понятно, – невозмутимо продолжил разговор Бекетов. – О ком еще из вашего прошлого вы говорили?

Аглая Тихоновна бросила быстрый взгляд на Катю, та виновато кивнула, признавая, что раскрыла доверенный ей секрет. Впрочем, стыдно ей не было, ради безопасности дорогих ей людей она еще бы и не то сделала.

– Я понимаю, вы хотите, чтобы я рассказала вам о золоте, – медленно заговорила пожилая женщина. – Но я уже говорила Катеньке, что не очень поняла то, что пыталась рассказать мне Тоня. Я ничего об этом не знала, ничего. Мой отец, Тихон Ильич, не считал нужным посвящать женщин семьи в свои дела. Я убеждена, что мама и бабушка тоже ничего не знали. Мама, потому что она была немного не от мира сего. Она вообще плохо понимала, что ее окружает. У нее был свой внутренний мир, куда не было хода отцу. И мне не было. Она как Спящая царевна жила, словно в хрустальном гробу. Впрочем, сейчас не о маме. О золоте.

– То есть золото все-таки было? – уточнил Бекетов.

– Повторюсь, что мне об этом неизвестно, но после нашей единственной встречи с Нюркой я много думала о том, что она мне сказала. Понимаете, в том-то и дело, что оно могло быть, это золото. Мой отец много лет был начальником прииска, на котором работали зэки. Мыли золото. Именно там он познакомился с моим дедом. В общем, я вполне допускаю, что во время работы на прииске он сумел создать какой-то золотой запас. И именно из-за этого золота, а вовсе не из-за материнских драгоценностей, нашу квартиру и ограбили в ту злополучную ночь.

– Вашу квартиру ограбили?

– Да, пока мы все были в школе, на выпускном. Это был день моего рождения, мы все пошли на праздник, даже бабушка, хотя она практически никогда не выходила из дома. Потом милиция выяснила, что преступник пробрался в квартиру, когда дома никого не было. Он не был случайным человеком, потому что замок на двери был открыт дубликатом ключей, и где был спрятан сейф в папином кабинете, он тоже знал. Все считали, что он забрал шкатулку с драгоценностями. Папа маму очень любил и баловал, дарил ей красивые украшения. Но все-таки целого состояния они не стоили, не царские бриллианты, те драгоценности, что были в семье до революции, бабушка сразу же продала, им с сестрой Верой нужно было на что-то жить. В общем, я никогда не понимала, зачем ради маминых украшений вообще стоило городить весь этот огород. Но Нюрка сказала, что у отца было золото, и тогда получается, что преступник лез именно за ним. Золото и продать можно было гораздо проще и выгоднее, чем браслеты, серьги и кольца.

– Откуда ваша подруга могла знать о золоте?

– В детстве ниоткуда. Говорю же вам, что в доме о нем никогда не упоминалось. Но она рассказала мне, что уже здесь, в Москве, встретила одного человека, который ей об этом рассказал.

– Какого человека? – следователь Бекетов был само терпение, словно ему и не приходилось выдавливать из Аглаи Тихоновны информацию в час по чайной ложке.

– У нас был одноклассник, – тихо сказала та. Лицо ее побелело от напряжения и словно заострилось. Сейчас Аглая Тихоновна выглядела значительно старше своих шестидесяти восьми лет. – Сколько слез я из-за него пролила, трудно даже представить. Иринка в него была влюблена, а надо мной он издевался. Прохода не давал. Толкал, щипал, дергал за волосы. Однажды мой портфель забросил на крышу сарая, который стоял недалеко от школы. Как-то спрятал сменную обувь, забросил в сугроб, и я провалилась по пояс, пока доставала свой мешок. Его только Иринка могла утихомирить, и она постоянно это делала, заступалась за меня. Но я все равно все годы в школе боялась его до одури.

– И как его звали?

– Димка, Дима Зимин.

– И именно его Антонина встретила в Москве?

– Она говорила, что да. И рассказала, что тогда, в шестьдесят девятом, когда мы с Иринкой уехали в Москву, к ней в тот же вечер заявился Зимин, пьяный. Он орал, что мы не могли уехать, твердил про золото, которое у него увели прямо из-под носа, страшно матерился и очень ее напугал, хотя Нюрка была не из робких. Тогда она его выпроводила восвояси, но он все твердил, что будет за ней следить, и что если мы ей напишем из своей Москвы, то она обязана дать ему наш адрес. Но вместо письма от нас в Магадан вернулся гроб с телом Иринки, потом Нюрка уехала во Владивосток, и все эти годы про Зимина не думала и его не вспоминала. И тут натолкнулась на него в Москве.