Когда она меня убьет - Елена Богатырева Страница 22

Дневник оставался недочитанным. Меня пугало его темное нутро. Но что-то все-таки подталкивало продолжать…

Дневниковая запись обрывалась, и под ней стояла дата 15 сентября 1928 года. Следующая запись была сделана другой рукой, другим почерком и шариковой ручкой.

Все так и случилось, как я представила себе еще в кабинете доктора. Я приняла лекарство в три часа ночи. Я так и не увидела, как забрезжил рассвет следующего дня. Мне нужно было сконцентрировать сознание и поместить его в пространстве… Впрочем, я не собираюсь рассказывать об этом… Но у меня получилось.

Я родилась 13 июня 1947 года. Меня назвали Верой.

Память моя в полной сохранности. Я помню все, что случилось со мной в прошлой жизни, все до последней мелочи. Я чувствую все, что чувствовала тогда — и радость предвкушения счастья, и страшную боль утраты. Сейчас мне лишь двадцать лет, до нашей встречи еще тысяча восемьсот двадцать пять дней. Я буду ждать тебя во всеоружии на том перекрестке времени, куда ты придешь ко мне. Я готова.

Сегодня я снова держу в руках свой дневник, но в этом нет особой нужды, потому что я давно все вспомнила. Но все-таки как здорово держать в руках доказательство моего существования в прошлой жизни. Видеть свои фотографии, пожелтевшие вырезки из газет. Больше он мне не потребуется, я уверена. И, наверно, я уничтожу его, когда мы, наконец, встретимся. Ведь ему не пристало знать, на что я решилась ради него. Хотя так и подмывает показать дневник хоть кому-нибудь. Недавно прочла в журнале заметку об индийском мальчике, который попал в незнакомую деревню, подходил к местным старейшинам, называл их по именам, рассказывал истории из их детства… Его сочли святым. Неужели и я святая?

Хотя прошло всего тридцать лет, жизнь в Ленинграде изменилась до неузнаваемости. Разумеется, она привычна для меня. Ведь теперь я дитя своего времени. Но память моя хранит еще и иные привычки, манеры… В институте меня считают белоручкой и чистоплюйкой только за то, что я не ем руками, а пользуюсь ножом. Им кажется, что я высокомерна, только от того, что нашего старосту Николая я ни капли не ценю, несмотря на все его таланты. Но, помилуйте, он ведь из крестьян! Да, самородок, всему научился сам, сам до всего дошел, сам поступил в университет. Но какое, скажите, дело бабочке до червяка, который сам вполз по стволу на яблоню? Они ведь из разных миров!

Как я ни стараюсь скрывать свое прошлое, оно то и дело прорывается наружу. Я, кажется, протащила ценности прошлой жизни в новое свое существование. Но кем явишься мне в этом мире ты? Ты, который ничегошеньки, как и все эти люди, не помнишь о своей прошлой жизни? Может быть, ты здесь явишься мне комсомольским вожаком? Может ли случиться такая метаморфоза с бывшим поэтом-декадентом? И тогда мое высокомерие, которое чувствуют однокурсники, может оттолкнуть тебя, борца за светлое будущее?

Как предугадать?

Молчание — самая страшная расплата за высшее знание. Мне некому рассказать, разве что на страницах дневника. Как это было. Как я прошла сквозь время и оказалась в новой жизни несмышленым ребенком. Ничего не помнящим ребенком.

Из мутного омута раннего детства я медленно выплывала в осознание окружающего. Разговоры взрослых были понятны мне, некоторые места и события — знакомы. Мать рассказывала, что в раннем детстве я часто плакала и все звала какую-то женщину, которая снилась мне по ночам. Как мать ни просила, я не умела описать ее лица, только лопотала, что женщина чудесно поет, совсем как ангел поет, и мне тоже хочется петь. Мать была заботливой и внимательной и отвела меня, кроху еще совсем, в детский хор, потому что посчитала, что мои сны — возможно, говорят о моих скрытых талантах.

Руководитель хорового кружка говорил со мной ласково и улыбался, но после короткой экзаменовки сообщил моей мамочке, что слуха у меня нет вообще, а голос, какой бы звонкий он ни был, без слуха — вещь совершенно бесполезная. Это был первый удар, заставивший меня задуматься после. В прошлой жизни у меня был певческий талант, в этой — полное отсутствие слуха. А это было действительно так, потому что собственную бездарность я осознавала острее всех.

Когда мне исполнилось пять лет, я научилась читать и зачитывалась стихами. Мелодические строки их напоминали мне о чем-то смутно. Я даже тайком плакала порой, потому что стихи звали меня куда-то далеко-далеко, требовали вспомнить о чем-то чрезвычайно важном, жизненно важном, но я еще не имела сил… Хотя какие-то странные видения роскошного зала с золочеными креслами и мужчины-красавца в черном костюме, читающем стихи со сцены, все-таки всплывали в моей голове. В детстве я считала свою фантазию чрезмерно развитой и списывала все мои видения на ее счет.

Первый звоночек раздался в моей жизни, когда родители объявили мне, что собираются в отпуск к морю. «Они утонут», — будто чей-то голос прозвучал в моей голове. «Они не вернутся». Я посмотрела на бабушку, переехавшую к нам на время, и поняла, что дальше жить буду с ней и родителей скоро позабуду.

Я посмотрела на бабушку еще раз и почему-то подумала, что в день моего совершеннолетия ее не станет…

Пока родители паковали чемоданы, я была занята своими странными мыслями. В голове моей будто образовался туннель, откуда наплывали образы, касающиеся моего будущего.

Были ли это просто мечты? О, нет! Я ведь тоже человек и прекрасно знаю, что такое мечты, — это глупенькие человеческие надежды, гроша ломаного не стоящие ожидания подачки от судьбы. Нет! Мысли, которые приходили мне в голову, были уверенностью. Да что там уверенностью — обязательством, гарантий того, что все, о чем я сейчас думаю, со мной рано или поздно произойдет. Я думала о большой любви. Я чувствовала ее приближение. Мне было всего лишь двенадцать лет. Мои родители погибли, купаясь в море во время грозы. Я не плакала.

Память возвращалась во сне и наяву. Однажды я проснулась в слезах, мне приснилась женщина в роскошной шубе, подающая на улице руку какой-то оборвашке. «Не делай этого! Она тебя погубит!» С этим криком я проснулась и позволила бабушке среди ночи долго гладить меня по голове, пока я снова не уснула. Бедняжка решила, что мне приснилась умершая мать, и растрогалась до того, что стала сквозь пальцы смотреть на мои странности, на отлучки из дома, которые теперь случались все чаще и чаще.

Меня влекло на Петроградскую сторону. Я садилась в автобус и ехала в центр города, блуждая по узким улочкам, сторонясь широких проспектов. Как-то я свернула за угол и встала как вкопанная. Это случилось здесь. Здесь, именно на этом месте я подала ей руку!

Я именно так это почувствовала или вспомнила. Я подала ей руку. Это не сон. И меня она погубила. Я быстрым шагом направилась назад, прочь от реки. А вот и мой дом. Я здесь жила, я прекрасно помню это. Толкнула дверь подъезда, и она поддалась. Вихрем взбежала по ступенькам. Вот она — дверь моей квартиры…

Спустилась вниз. Теперь я уже не шла — я летела по улице. Вот здесь, где сейчас ремонтная мастерская, была кондитерская, та самая, которая служила мне несколько дней приютом. Вот здесь стояла громоздкая тумба с моей афишей, да-да, я вспомнила и свои выступления. Я вспомнила слова и музыку. Попробовала напеть что-то себе под нос. Но предательский голос все исковеркал. Странно, что я не умею петь…