Галиндес - Мануэль Васкес Монтальбан Страница 22

Но, может быть, и это ложь.

* * *

«Дорогая Мюриэл! Я с таким нетерпением жду от тебя известий, что решил написать тебе сам. Отчасти потому, что, как ты знаешь, мне всегда интересно, как ты, и отчасти потому, что мне необходимо как можно скорее выяснить, как у тебя продвигаются дела, и сообщить тебе, как обстоят дела тут. Я смог разыскать тебя только благодаря твоей сестре Дороти, которая живет в Солт-Лейк-Сити. Как все мормоны, она очень недоверчива, и мне пришлось послать ей копии всех бумаг, имеющих отношение к твоей стипендии, чтобы она поняла, что у меня «деловые» причины, а не личные. Сначала о делах, а личное оставим для конца письма и для будущего, на которое я очень надеюсь. Комитет по распределению стипендий фонда Холиока запросил у меня сведения о том, как продвигается твоя работа, поскольку я – твой научный руководитель, и выразили мне свои сомнения в целесообразности избранного тобой пути. У меня сложилось впечатление, что их не удовлетворил присланный тобой отчет, и они попытались сами получить информацию о Галиндесе, на основании которой пришли к выводу, что эта история утратила практически всякий научный интерес, а кроме того, с методологической точки зрения, ты избрала ошибочный путь. Как видишь, я разговариваю с тобой жестко – таким же жестким был и тон представителей этой почтенной организации. Они не то чтобы решили отклонить твое ходатайство о продлении на три месяца стипендии, о чем я не знал – почему ты не ставишь меня в известность о таких поступках? – но задумались, и я взял на себя смелость выступить в защиту твоих интересов. Как считает комиссия при Холиоке, твое введение к работе, в котором ты обосновываешь первую часть заглавия – «Этика сопротивления», – очень интересно, в отличие от того, что ты пишешь о деле Галиндеса; однако этого нельзя сказать о деле Галиндеса: оно утратило интерес, им даже известно, что и в самой Испании, и в Стране Басков о нем мало кто слышал. Они полагают – и я не знаю, какой умник отвечает за эту часть отзыва, – что было бы очень важно с научной точки зрения и с точки зрения продления тебе стипендии, чтобы упор в твоей работе был сделан на сопоставление этики сопротивления, как ее понимали политики и общество в 30 – 40-е годы, с пониманием этого же вопроса современной постмодернистской философией, которая ставит под сомнение этическую природу сопротивления, другими словами – с теориями итальянской школы, возникшими как реакция на терроризм и его бесперспективность. Когда они поставили вопрос в этой плоскости, я увидел, что у тебя – у нас, потому что все это касается и меня, – есть выход: и, возможно, для тебя он более выгоден. Я бился, как стародавний ковбой, защищающий свою даму, и заставил их понять, что такой резкий и неожиданный поворот в твоих исследованиях неминуемо замедлит темпы работы, и к тому же ты окажешься вынуждена изменить место своих изысканий и вместо того, чтобы курсировать по маршруту Нью-Йорк – Санто-Доминго – Страна Басков – Мадрид, должна будешь отправиться во Францию и в Италию, где, как я полагаю, тебе придется встретиться с пророками на один день, исповедующими бессмысленность компромисса. И как твой друг, и как твой научный руководитель, я считаю такой поворот очень интересным – он более перспективен: ты сможешь извлечь из своих выводов немало пользы, что весьма пригодится тебе, когда надоест бродяжничать и ты решишь делать научную карьеру. Но это не все. Благодаря наступательной тактике, которая на самом деле была оборонительной, мне удалось е только добиться того, чтобы тебе продлили стипендию, если ты согласишься с высказанными возражениями и примешь предложенный план работы, но даже того, что фонд Холиока сам свяжется с двумя фондами, которые занимаются культурными связями между США и Европейским сообществом, и добьется, я бы сказал, весьма значительного увеличения ассигнований на твою работу, рамки которой ты всегда сможешь расширить, если упрешься и станешь настаивать на том, что тебя «заставили», «обманули». Мне было бы жаль, если бы все мои слова и усилия пропали втуне, и ты прекрасно понимаешь: все это я делал ради тебя, а не ради себя, и поэтому прошу тебя, чтобы ты так же безотлагательно, как это сделал я, когда потребовалось что-то противопоставить их доводам, сообщила мне о своем решении, одновременно поставив о нем в известность и фонд Холиока. Давай покончим на этом с университетскими проблемами. Что ты поделываешь? Я совершенно не представляю себе, как ты там, а сам я в последнее время чувствую какую-то внутреннюю опустошенность, меня слишком давят работы и заботы – хоть и приятные – заботы мужа и отца. Что я женился, ты знаешь, но что стал отцом – нет, хотя я осознаю, что тебя это не растрогает, ибо ты считаешь, что важна только мать. Я бы выбросил за борт любого корабля, бороздящего воды у берегов Новой Англии, все эти обязательства, если бы ты решилась приехать, и мы бы поделились друг с другом всем, что пережито каждым из нас за три года разлуки. Я защищаю тебя, даже когда ты далеко, довольствуясь лишь воспоминанием о тебе, а это одно из самых дорогих мне воспоминаний, если не самое дорогое. Может быть, когда направление твоих исследований изменится, мы сможем увидеться, поскольку фонд готов оплачивать тебе все необходимые поездки. Они похожи на молодых безжалостных инквизиторов, которые, прежде чем пошевелить пальцем, уже знают, каков будет результат. Но ты не пугайся: если ты приедешь, старый Норман будет рядом, чтобы защитить тебя. PS: «Старый» – это совсем не шутка».

«Дорогой Норман! Ты просил, чтобы я ответила быстро, и я сразу же села за письмо. Меня переполняет возмущение, которое, клянусь, никак не направлено против тебя. Я знаю, и ты прекрасно знаешь, что тысячи подобных работ тянулись бесконечно, и что темы их были гораздо мельче, и они не имели никакого отношения к истории Соединенных Штатов. Как они могут говорить, что Галиндес никому не интересен, если о нем только что опубликована работа (книга Мануэля де Диос Унануэ) и к тому же в Нью-Йорке. Вот тебе и адрес издательства «Купре»: 11415, Нью-Йорк, Кью-Гарденз, 83 авеню, 123-60, к. 5Ф. Кстати, печаталась она в Доминиканской Республике, наверное, это дешевле. Я полагаю, они не знакомы с работой Унануэ, но это наиболее полная из всех появившихся до сих пор подборка фактов, связанных с делом Галиндеса. Автор исходит при этом из недоказанного пока предположения, что Галиндес был антикоммунистическим агентом, работавшим на ФБР и на ЦРУ, а также агентом баскских националистов. Книга Унануэ со всей очевидностью свидетельствует, что дело Галинлеса не забыто, как не забыты еще и наиболее интересные свидетельства, сфабрикованные, чтобы «объяснить» его исчезновение, – «Доклад Портера» и «Доклад Эрнста». Да, это верно, что о Галиндесе не говорят, даже, как это ни странно, в послефранкистской Испании, когда установилась демократия. Этот факт, безусловно, подтверждает тезис о постмодернистской этике, которым мне предлагают заняться эти сволочи. Прости, но ко мне пристала эта вполне здоровая испанская привычка употреблять бранные слова. Разве тот факт, что о Галиндесе забыли, не является следствием заполонившего все антиисторизма, который стремится избавиться от моральной оценки исторического? Забвение Галиндеса в Стране Басков объясняется неловкостью, которую испытывают от того, что реально он был связующим звеном – через него шли деньги от Государственного департамента НПБ или деньги, которые НПБ собирала среди сочувствующих американцев и латиноамериканцев. А кроме того, неловкость из-за и по сей день совсем неясных отношений Галиндеса с ФБР и ЦРУ, начиная с того времени, когда он жил в Санто-Доминго (хотя мне сейчас этот этап почти ясен) – просто Галиндес был дисциплинирован и послушался советов Агирре. Возможно, это имя тебе незнакомо, но ты знаешь, кто такой Рейган, и ты знаешь, что невозможно себе представить, например, чтобы Норт оказался замешанным в «Ирангейте» без ведома Рейгана, разве не так? Однако тот факт, что о Галиндесе откровенно забыли, делают вид, что его не существовало, нисколько не умаляет его заслуг, напротив – только увеличивает их. Почему о нем помнить не хотят? Разве недавняя история Латинской Америки не дает достаточно примеров жестокости государства, государственного терроризма, которые подтверждают, что речь идет не об археологических раскопках? Я не буду обманывать тебя и говорить, что мне все ясно, что я знаю, чего хочу. Признаюсь тебе – но только тебе, – что у меня пока нет четких выводов, и может быть, я занята поисками ответа, найти который просто невозможно. Как встретил Галиндес очевидность своего конца, как принял он мысль о том, что умрет, и до какой степени ему помогло «чувство истории», о котором ты говорил с нами на занятиях? И я прекрасно понимаю, что, задавая этот вопрос покойнику, я, в сущности, задаю его себе, живущей без родины Мюриэл Колберт, у которой нет чувства истории, потому что она принадлежит к стране, которая присвоила Историю и не хочет осознавать этого. Однако эти мысли – не для диссертации, не для научного исследования или эссе, а для романа, и это не мой путь. Итак, я не намерена менять направление моего исследования им в угоду – о чем меня просишь и ты, хоть и с наилучшими намерениями. Ты пошлешь их всех в Холиоке в жопу, и если они не хотят продлять мне срок стипендии, то и пусть не продляют. Я уже собрала почти все необходимые свидетельства, но я еще очень и очень далека от того, чтобы написать окончательный вариант работы – другими словами, если они лишат меня стипендии, они сыграют со мной злую шутку: мои усилия могут оказаться напрасными. Но я готова пойти на этот риск. Можешь сказать им, чтобы изучать итальянскую или французскую этику постмодернизма они послали астронавта. Единственным отрицательным последствием моего твердого решения является то, что оно никак не способствует нашей новой встрече на этом корабле, бороздящем воды у берегов Новой Англии, – какой литературный образ! – и мы не можем пока выбросить за борт ни свои, ни чужие призраки. Мой испанский период подходит к концу, и мне жаль, потому что здесь я пережила непростую эмоциональную историю, человеческие отношения. Я не вышла замуж, не родила, но у меня есть человек, который сам почти как ребенок и в известном смысле разделяет философию нормальности этих ублюдков из Холиока. Однако у моего испанского друга такая философия – следствие исторической усталости от такой ненормальности и желания убедить себя, что испанцы похожи на швейцарцев или японцев. Возможно, это у него временное, но, может быть, он навсегда застрянет в этой точке критического невозвращения, о которой ты тоже говорил с нами на своих семинарах. Ты понимаешь, что я имею в виду? Никто не поймет меня так, как ты, – ведь именно ты сформировал меня, развил, помог вырасти интеллектуально. Поэтому я люблю и часто вспоминаю тебя, как отправную точку для очень многого. Протяни мне руку помощи, если можешь, а если не можешь, ты же знаешь, что я все равно буду тебе благодарна даже за попытку сделать это. Я посылаю тебе копию письма в фонд, в котором я (без грубых выражений) объясняю причины, вынуждающие меня изучать этику – я настаиваю на этом слове, – этику истории на примере Галиндеса. Мюриэл».