Вырванное сердце - Алексей Сухаренко Страница 22

– Пёсик, пёсик! – зовёт она убежавшую собаку.

Егор рванул за дочерью вдогонку. Догнал. Схватил на руки всхлипывающую беглянку.

– Папа, зачем? Ты хотел убить Пёсика! Пусти меня! – Она стала вырываться. – Ты злой! Поэтому мама ушла из дома! Она боится возвращаться! Ты её застрелишь!

– Что за бред ты несёшь?! Я люблю вас, и тебя, и маму! А это собака… Из-за неё… Я разбил машину и попал в неприятности, она меня преследует… – не знал, как объяснить дочери свой поступок полицейский, и чем больше он говорил, тем больше понимал, что это похоже на бред сумасшедшего.

Пока он донёс до машины родное, маленькое тельце, дочка перестала трепыхаться. Затихла. Только нос продолжал предательски шмыгать, указывая на её не остывшие эмоции. Они сели в машину. Капитан утёр дочери нос и, не зная, что делать дальше, предложил порулить машиной. Настя покачала головой и сползла с колен отца на место пассажира. Примирения не произошло. Дома девочка молча встала у окна, укрылась занавеской и стала высматривать в кромешной тьме своего потерянного друга. Грачёв смотрел на свою дочь, обернутую в занавеску, словно забравшись в кокон бабочки, и понимал, насколько она ещё мала и беззащитна.

«Почему? Ну почему я такой дебил? Второй год малышка без матери, а ей никакой ласки. И сейчас перепугал её до смерти. Вот ведь чёртова собака! Откуда она взялась на мою голову? Сначала портит мне машину, подводит под статью! Провоцирует на работе! А затем и вовсе подобралась к последней моей радости, к самому ценному, что есть у меня в этой серой жизни… Подобралась и испортила отношения с Настюшкой! Надо бы обнять, приласкать дочку… Эврика!»

— Насть, а что ты мне про щенка говорила? А?! – Отец подошёл к свёрнутой в рулон занавеске. – А давай и впрямь возьмём щенка. Ты какой породы хочешь? Большого или маленького размера?

– Папа, я уже нашла собачку. – Девочка моментально выкрутилась из прозрачного тюлевого кокона, – я Пёсика хочу взять, пойдем скорее его поищем, а то ему сейчас страшно в темноте одному и холодно.

– Слушай, Настя, я куплю тебе любую собаку, только давай не будем больше говорить об этом псе, – с трудом сдержался отец, чтобы не повысить голос.

– Я другого не хочу. – Обиженный ребёнок снова вернулся к окну, но на этот раз завернулся в плотную серую штору, больше похожую на саван, похоронившую последнюю надежду маленькой девочки.

«Ну и ладно. Может, так даже лучше. Мне ещё собак в доме не хватало. Я за дочерью смотреть не успеваю… А если эта блохастая тренога опять приковыляет сюда? Что же придумать? Может, отравленного собачьего корма разбросать в том месте у забора? А что, это неплохая идея! Только не завтра. Надо будет это в выходные сделать. Завтра я же иду на «кофе» к Танечке! А дочь? Попрошу соседку присмотреть!.. Показалось или нет, что я эту собаку раньше где-то видел. Когда фары осветили… словно это уже было… собака в свете фар. Давным-давно. Но когда я мог это видеть раньше?.. Вспомнил! Я сбил эту собаку почти девять лет назад. Когда ехал поздно вечером со Светланой от своей матери. Светлана была беременна. Через пару месяцев рожать. Дорога не близкая, из соседнего района. На трассе пусто. С двух сторон высокие деревья. В машине тепло. Жена спала, и я ненароком закемарил. И тут услышал лай. Да, низкий собачий лай, переходящий на фальцет. Очнулся. И тут в свете фар эта псина. Стоит посреди пустынной дороги и лает так, что мёртвого разбудит. Не успел среагировать. Сшиб. Визг. Жена проснулась, ничего не понимает. Собака в канаве визжит, на лапы встать не может. Светка её в машину хотела и в город к ветеринару, а я обругал её, затолкал в машину и ходу. Она ведь беременная, а тут это животное на всю машину визжать будет, перепачкает всё. Словом, сбежал. А в спину визг из канавы. Светочек мой так распереживалась, что схватки начались, а затем роды. Настя семимесячной крохой родилась. Не больше щенка размером. Жена часто вспоминала сбитую собаку. Сказала, что сбитая собака – плохая примета. Беду накличем. Дело совсем не в собаке было! Тем более вон она, жива и здорова! А эта дурочка ушла».

Егор почувствовал, что спина и лоб покрылись лёгкой испариной. Словно опять пережил те неприятные минуты… Дочь легла молча, не проронив больше ни слова. Отказалась от сказки. Впервые за два года. Грачёв, уложив дочь, выключил общий свет в комнате, перегородил взрослую половину, где стоял их двуспальный диван с женой, пластиковой ширмой. Включил ночник. Достал из холодильника полбутылки водки и кусок сыра. Поставил на стол, над которым фотография Светланы. Налил в стакан, но не пил, долго смотрел в глаза жене, словно пытался гипнотическим способом внушить ей возвращение в семью. Вспомнились её тело, ласки, которыми она одаривала его за этой перегородкой, и на глаза накатились слёзы.

«Опять ты меня пересмотрела. Никак не могу у тебя выиграть, всегда первый сдаюсь… Сначала ты ушла от меня, а теперь, видишь, и дочь от меня отвернулась. Что мне делать прикажешь? Устал! Не могу так больше… На работе завтра за патроны израсходованные отчитываться нужно. Сколько не хватает… один, два… четыре патрона. Значит, осталось еще столько же… Одним больше, одним меньше… А ты как думаешь?»

Он достал пистолет, вытащил магазин. Все верно. Положил пистолет перед собой и перед портретом. Выпил водку. Подмигнул жене.

«Ну что, может сыграем в рулетку?»

Крутанул оружие. Грохот. Выглянул из-за перегородки. Нет. Дочь уже крепко спит. Пистолет указал дулом на портрет.

«Ты проиграла, прощай».

Нажал на кнопку ночника, фотография исчезла в темноте, словно «выстрел» электричества прервал жизнь игрока с фотографии. Опять включил, посмотрел фотографии в глаза. Смеющиеся искорки глаз полны озорства. Словно насмехаются.

«Не веришь, что смогу? Зря! Следующий раз свет может выключиться и для меня. Только его выключит уже твоя рука. Вернись, пока не поздно!»

* * *

Царьковой было жалко обоих – и мать, и сына. Она даже не могла определить, кого из них больше. Зинаида Фёдоровна давно знала об этой семейной тайне и теперь наблюдала закономерную развязку – плату за длительное и бессмысленное умалчивание Митрофановной отцовства своего ребёнка. «Неотёсанная» крестьянка, так и не получившая никакого образования, с трудом выучившаяся читать, Митрофановна всю жизнь прожила в своём придуманном мире, который напоминал Богом забытое место в тайге – «медвежий угол». Там нет друзей, нет хороших отношений, нет любви. Там нужно бороться за жизнь и выживать, никому не доверяя и не рассчитывая на чужую помощь. И она жила, словно перенесённая машиной времени в большой и современный мегаполис из своей детской жизни в сибирской тайге, куда их раскулаченную семью выслали в период проводимой в стране коллективизации.

– Мать! Мать, а он знал, что я его сын? – Андрей весь, как сжатая пружина, напрягся в ожидании ответа.

– Я ему никогда не говорила об этом, – в первый раз посмотрела в глаза сыну Митрофановна.

– А сам он не знал, отчего дети бывают? – нетерпеливо слетело с языка сына.