Игла цыганки - Наталия Ломовская Страница 22

Наваждение исчезло. Но то, что вошло в женщину вместе с капсулами, данными ей сыном, уже бежало по венам, тукало в висках, толчками проникало в сердце. Незнакомое, чуждое, странное захватывало разум и порабощало душу, навязывало свою волю и настойчиво требовало от Тамары...

Требовало? Чего?

Преображения.

И Тамара преобразилась. Она потеряла чувство времени и лишилась страха перед его необратимостью, ведь в ее распоряжении теперь оказалась вечность. Тамара забыла свое прошлое, не думала о будущем, не ощущала реальности. Она равнодушна была ко всем звукам и запахам, она не знала ни радости, ни печали. Любовь и ненависть оказались недостойными бессмертия. Добро и зло со своей извечной борьбой безнадежно устарели в ее преображенных, холодно-отстраненных глазах. Все померкло перед беспощадным светом истины. Створки душной, скучной жизни распахнулись, чтобы впустить страшно яркий, беспощадный свет истины, и теперь им не сойтись вновь.

Она заторопилась выйти на работу. Ей нужно было завершить кое-какие дела, чтобы приступить к труду иному, посвятить себя единственно важному и нужному. В кафе появление хозяйки произвело фурор. Валентин успел растрепать сослуживцам о смертельной болезни Тамары Павловны. В то время, пока она лежала в постели, переживая действие необыкновенного лекарства, ей несколько раз звонили домой. К телефону неизменно подходил молодой человек, назвавшийся сыном Тамары Павловны, ровным голосом сообщал одно и то же: мать захворала, лежит. Ее не стоит беспокоить. Не за что. Всего доброго. Так что хозяйку в кафе почти схоронили и ожидали своей дальнейшей участи, с сочувствием поглядывая на Валентина. Хотел куш сорвать, а тут сынуля объявился невесть откуда, да полно, сын ли он ей? Множились, ползли шепотки...

Дальнейшая участь явилась в лице самой хозяйки. Выглядела она совершенно здоровой, даже помолодевшей и удивительно похорошевшей. Тамара Павловна, как всегда, отдавала точные распоряжения, кого-то похвалила, кого-то распекла... Подчиненные с нее глаз не сводили, а пуще всех глазел Валентин.

Ох, как он ругал себя, что вовремя не раскусил тонкой игры любовницы! Конечно же, это было испытание! Царица Тамара пошла по пути своей великой предшественницы. Впрочем, та, кажется, своих хахалей из окна выбрасывала? Что-то такое там было кровавое, сейчас и не вспомнить. Хитро, хитро. Объявилась смертельно больной, кинулась к молодому любовнику, плачет-заливается, а сама одним глазком посматривает – как он отреагирует, что скажет? Актриса! Якобы слегла, а сама небось из салонов красоты не вылезала, ну-ну! Осталось понять, не свалял ли он дурака? Сам-то думает, что выдержал испытание, а что у бабы на уме, нипочем не догадаться!

У Валентина, конечно, не хватило терпения дождаться, когда его пальчиком поманят, и он заглянул в кабинет, когда хозяйка осталась там одна. Придумал для оправдания какое-то дело, набрался храбрости и пошел, как на амбразуру. Тамара Павловна просматривала документы и многое уже выбросила – битком была набита мусорная корзина, комки бумаги усеивали бледно-розовый ковер. Начальница взглянула на Валентина с улыбкой.

– Что, милый? – спросила шепотом, и у «милого» вдруг побежали вдоль хребта ледяные мурашки. Хотя их связь ни для кого из работников кафе не была секретом, они все же конспирировались – «ради чистоплотности», как говаривала Тамара. Ни разу хозяйка, находясь «при исполнении», не одарила Валентина ни ласковым словом, ни улыбкой, ни своим фирменным откровенно-призывным взглядом. Значит, строгое правило отменено, и это добрая примета для красавчика официанта. Значит, он на пути к тому, чтобы признали его законным супругом и совладельцем. Вот будет жизнь – не жизнь, малина!

А Тамара все манила, все призывала. По-новому сверкали ее глаза, и новая в ней появилась повадка – облизывать умащенные яркой помадой губы острым язычком. Вроде бы и не к лицу такие нескромные ухватки достойной матроне... Но эта женщина в бело-розовом, стройная и гибкая, не походила больше на матрону, не выглядела на свои годы. С грацией хищного зверя семейства кошачьих она бросила бумаги на стол и направилась к Валентину. Кабинет был невелик, пять шагов всего, но ему показалось – прошли годы и века, прежде чем Тамара приблизилась и положила руки с отточенными, блестящими ногтями (когтями) ему на плечи. И смотрела она иначе, чем раньше, не было во взгляде любовной мольбы, просьбы к снисхождению. Хищным казался ее взор, устремленный на губы Валентина.

– Ну, что же ты так оробел, – прошептала она горячо и властно, обжигая огненным дыханием ему щеку и шею. – Обними же... меня...

От ее тела исходил ровный, сухой жар, и Валентину стало не по себе. Он обнял Тамару Павловну, неловко обхватил руками, и показалось ему, что ее обновленное тело сминается под напором его ладоней. Подается так, словно в руках у него – пустота, заключенная в хрупкую оболочку плоти.

В эту страшную для себя минуту – а была она страшна для него нечеловеческой жутью! – вспомнил Валентин, как совсем недавно, года четыре назад, только вернувшись из армии, удил он на дамбе рыбу с отцом. Еще не отменили тогда майских праздников, и целых три дня подряд ловили они пришедшую по высокой воде плотву и красноперку, иной раз попадались и небольшие лещонки. А чаще всего клевала маленькая рыбка, которой до того года почти и не видели в реке. Зубастая (пасть вполовину тела) черная рыбешка называлась ротаном. Все сетовали на нее. Завезли ротана откуда-то с благими намерениями, собирались за счет прожоры выправить как-то экологическое положение, да просчитались. Паршивец стал жрать икру и мальков ценных рыб, плодился в геометрической прогрессии, а вот его самого никто есть не хотел. Отчего же? Писали в какой-то статье – мясо, мол, у ротана чистое и белое, вкус деликатный. Да кто ж его станет пробовать, если рыбу эту и в руках держать противно? Шершавое тельце, лишенное защитной слизи, словно воздухом надуто, пасть зубастая, морда злая. Вместе с Валентином и его отцом рыбачили два местных алконавта, Сика и Бешка. Они, бывало, хорошую рыбешку продавали, а мелочь себе на закуску поджаривали. Так и те брезговали ротанов есть! Чужая это рыба, и хищная, и не будет от нее добра никогда, хоть поллитрой запей!

Чужое и хищное существо с омерзительной пустотой внутри держал Валентин в объятиях и никак не мог исполнить того, чего от него явно ожидала женщина. Ему противна была и прогибистость ее стана, и упругая податливость груди, а хуже всего – ее дыхание, врывающееся в его распяленный бесстыдным поцелуем рот. Горьким казалось это дыхание, и сухим, оно сильно и отчетливо пахло тлением, вызывало неукротимые рвотные спазмы. На борьбу с ними и мобилизовались все силы, для страстных объятий ничего не осталось, ничего!..

Но Тамара Павловна, как дама зрелая и опытная, снисходительно отнеслась к любовной неудаче Валентина, только нахмурилась досадливо, пристегивая кромку золотистого чулка к сложной кружевной сбруйке. Не носила она раньше такого вычурного белья, и это переменилось!

– Ну-ну, не стоит конфузиться, милый, – пропела царица Тамара приторно-ласково. – Ты устал, переутомился, ты был взволнован... Тебе надо отдохнуть. Вот закончу я одно маленькое, но очень важное дело, и мы с тобой поедем в райское местечко...