Обман Зельба - Бернхард Шлинк Страница 22

Бригита принесла горячую грелку и укрыла меня еще двумя одеялами. Утром я проснулся весь мокрый, но температура спала.

О бритье нечего было и думать. Хорошо хоть корочка на ссадинах не потрескалась, когда я чистил зубы. Физиономия у меня имела довольно угрожающий вид, и я не стал надевать галстук. На балконе было солнце, я разложил шезлонг и улегся в него.

Что же будет дальше? Зальгер показался мне очень неглупым. У него был обширный арсенал лиц, интонаций, выразительных средств и внешних приемов. Правда, в том, как он всем этим пользовался, была какая-то наигранность, и наши встречи напоминали противостояние за шахматной доской. Не шахматные вечера с Эберхардом, когда я не надеюсь на победу и даже не думаю о ней, а просто любуюсь красотой его комбинаций и радуюсь нашему общению. А те партии, в которых я собирал всю свою волю, чтобы разбить противника. Партии — как поединки на саблях, в которых ты стремишься победить соперника не физически, а морально.

Я вспомнил, как однажды целый вечер сражался со своим будущим тестем, который сначала смотрел на меня свысока.

— Так значит, ты балуешься игрой в шахматы? — сказал он пренебрежительно-покровительственным тоном, застав меня и своего сына — мы были сначала школьными, а потом и университетскими друзьями — за шахматной доской. Клархен стояла рядом, и мне стоило огромных усилий, чтобы скрыть дрожь волнения. Терпеть такое унижение в ее присутствии!

— А вы тоже играете? — спросил я как можно более равнодушно.

Выслушав заверения сына, что я очень неплохо играю, Кортен-старший предложил мне сыграть с ним партию в следующую субботу. Он поставил на кон бутылку шампанского, я же в случае проигрыша должен был вычистить и смазать все ружья его коллекции. До субботы я забросил всё, кроме шахмат, — разрабатывал дебюты, анализировал партии, выяснил, где и когда собираются члены берлинских шахматных клубов. В первой и второй партии у Кортена-старшего еще были шансы. Но он проиграл, несмотря на то что я несколько раз позволял ему переходить, когда он заявлял, что это у него был просто «зевок». Дальше я уже понял, как он играет, и разделал его, как Бог черепаху. После этого он больше никогда не садился со мной за шахматы. И никогда не смотрел на меня свысока.

Зальгер решил сыграть со мной свою партию? Пожалуйста.

Турбо искоса смотрел на меня. Он сидел в цветочном ящике, поставив передние лапы на бортик и склонив голову набок.

— Ну ладно, ладно, Турбо, не смотри на меня так. Я и сам знаю, что слишком много на себя беру.

Кот внимательно слушал. Не дождавшись продолжения, он отвернулся и занялся своим туалетом. Я вспомнил вчерашний вечер, Турбо рядом со мной на диване, Зальгера с пистолетом напротив. А если Зальгер во время следующего визита прицелится и выстрелит быстрее? Я встал и пошел к телефону. Эберхард? У Эберхарда аллергия на кошек. Бригита? Нонни и Турбо жили бы как кошка с собакой. Филипп? У Филиппа никто не брал трубку. В клинике мне сказали, что он на конгрессе в Сиене. Бабс? Бабс оказалась дома, пила послеобеденный кофе со своими взрослыми детьми и пригласила меня составить им компанию.

— Так ты хочешь отдать нам на время Турбо? Конечно привози, только не забудь кошачий сортир!

Езду в автомобиле Турбо не переваривает. Я пробовал возить его и в корзинке, и в ошейнике и без всего. Шум мотора и вибрация, быстрая смена картин за окном, скорость — все это слишком большой стресс для моего кота. Его мир — это крыши между Рихард-Вагнер-штрассе, Аугустен-анлаге, Мольштрассе и Вердерштрассе, пара балконов и окон, до которых он добирается по крышам, пара соседей и кошек, живущих за этими балконами и окнами, голуби и мыши. Когда мне нужно с ним к ветеринару, я несу его на руках, под пальто, и он, просунув голову между пуговиц, смотрит по сторонам такими глазами, какими я бы, наверное, смотрел в иллюминатор космического корабля. Так мы с ним проделали и длинный путь на Дюрерштрассе.

Бабс живет в большой квартире вместе с Георгом и Рёзхен. На мой взгляд, они оба уже давно достигли того возраста, когда человеку полагается стоять на своих ногах. Но они предпочитают сидеть на маминой шее. Георг изучает юриспруденцию в Гейдельберге, а Рёзхен все никак не может сделать окончательный выбор между учебой в университете или какими-нибудь курсами и работой; она даже не способна остановить свой выбор на одном из двух своих поклонников. Она морочила им голову до тех пор, пока оба не утратили к ней всякий интерес, и теперь была убита горем.

— Они что, так безумно тебе нравились?

Рёзхен то ли только что ревела, то ли была простужена. Шмыгнув носом, она ответила:

— Да нет, но…

— «Но» не считается. Если они тебе не очень-то нравились, радуйся, что избавилась от них.

Она опять хлюпнула носом.

— А ты что, можешь предложить мне кого-нибудь взамен?

— Я подумаю. А ты пока можешь присмотреть за моим Турбо? Считай, что это своего рода курсы повышения квалификации. Мужчины и коты — это же почти одно и то же.

Рёзхен улыбнулась. Она — панк с фиолетово-желтыми волосами, прищепками-крокодилами в ушах и электронным чипом в носу. Но улыбалась она старомодной девчоночьей улыбкой.

— У Йонаса…

— Это один из твоих бывших кавалеров?

Она кивнула.

— У Йонаса есть крыса, ее зовут Руди, и он всегда таскает ее с собой. Я возьму и приглашу его на ужин — он же сказал, что мы «останемся друзьями». И пока он будет лопать спагетти, Турбо слопает Руди! — Она мечтательно улыбнулась. — Заметано, дядя Герд.