999. Последний хранитель - Карло А. Мартильи Страница 22

— Опять вы, — сказал Эвхариус, словно между ними никогда не было дружбы. — Сколько еще бед вы мне принесете? Вы хотите, чтобы меня арестовали, пытали, сожгли? А ведь я виноват только в том, что напечатал книгу. Вы разрушили мою жизнь, по вашей вине я умру несчастным нищим, а назавтра вы с Папой спляшете на моей могиле. Убирайтесь вон! Оставьте в покое Эвхариуса, бедного еврея-печатника!

Джованни, смущенный его словами, подошел и попытался посмотреть ему в глаза. Но Эвхариус отшатнулся и замотал головой вправо-влево, как в бреду. Граф взял костлявые руки старика в свои, и тот наконец на него взглянул.

— Что вы от меня хотите?

— Думаю, ты знаешь, Эвхариус.

— Я ничего не знаю, граф, кроме того, что моя жизнь теперь не стоит и сольдо.

— Не надо, Эвхариус! Ты читаешь все книги, которые печатаешь, и оставляешь по экземпляру для себя, верно?

— Я не делаю ничего дурного, — сказал старик, пытаясь высвободить руки.

— Конечно. Но ты печатал дневники Урика, знаешь Библию в оригинале, читал о дуализме Яхве и Ашераха. Переводя классиков, ты углубился в историю имени Аксиероса и фригийской Кибелы. Мне продолжать, Эвхариус?

— Вы… вы сами не знаете, что говорите.

Голос старика слабел, из него исчезли сердитые нотки.

— Мы оба все это знаем, но ты не должен бояться. Ты понял гораздо больше, чем прочел на бумаге. Пройдет немного времени, и мы сможем поднять глаза к небу и увидеть нашу Мать. Может статься, мы посмотрим на нее вместе.

— Граф, прошу вас. Не говорите больше ничего. Каждое ваше слово ранит, как удар кинжала. — Голос его превратился в совсем тоненькую ниточку. — Уйдите, граф, оставьте меня одного, прошу вас. Я не заслуживаю, чтобы вы со мной говорили. После того вашего визита я… я испугался и совершил Иудин грех.

— Он был молодец.

— Кто, Иуда? Ничего про то не ведаю, а вот про себя знаю, что я не таков. Выслушайте меня. Я не попрошу даже вашего прощения. Я уже и так в аду.

Старик стал рассказывать. Джованни молча выслушал его исповедь.

— Ты прав, что не просишь прощения: тебе не в чем каяться. На твоем месте я поступил бы точно так же.

— Вы — нет, — уверенно сказал старик. — Вы — другое дело. У вас нет страха.

— Есть, Эвхариус, и еще какой. Я боюсь за свою жизнь, боюсь не завершить проекта, боюсь, что в мире победит мрак.

Джованни поднялся. Эвхариус расплакался и закрыл лицо руками:

— Скажите, что я могу для вас сделать? Прошу! Может, мне хоть как-то удастся исправить зло, которое я вам причинил!

— Нет, Эвхариус, спасибо. Лучше тебе не знать больше того, что знаешь. Судя по всему, тебе предстоят еще худшие потрясения, причем не по моей вине. Мы на пороге войны, Эвхариус. Мне бы очень хотелось, чтобы ее не было, но я не уверен, что мне удастся донести до людей свет, прежде чем все покроет мрак. Продолжай делать свое дело. Чем больше ты преуспеешь, тем безопаснее себя почувствуешь. Да, и разреши уехать этому юноше, Израэлю Натану, с которым я только что познакомился. С его жаждой знания и с таким именем в Риме оставаться опасно.

— Я так и сделаю, граф. Это совершенно верно. Позвольте мне дать вам хотя бы несколько монет. За свое предательство я не получил тридцать сребреников, но хочу возместить их во имя моего брата Иуды.

Джованни взял деньги и положил их в кошель.

— Спасибо, Эвхариус. Помни, что без Иуды Христа никогда не признали бы Сыном Божьим, — добавил он, улыбаясь.

— Я… подумал об этом как раз тогда, когда выдал вас. А вы что имеете в виду?

— В другой раз, Эвхариус. Думаю, мое время еще не настало. Я пошел. Шалом, Эвхариус, береги себя.

— Милость и истина сретятся, правда и мир облобызаются. Шалом и вам.

— Псалом восемьдесят четвертый. Да, Эвхариус, и будь верен себе.

Прежде чем уйти из мастерской печатника, Джованни отозвал Израэля и попросил его быть начеку, если тот заметит что-нибудь странное или человека, наблюдающего за домом. Солнце уже миновало зенит. Пико надвинул на голову капюшон и ушел. Он несколько раз круто сворачивал, не имея конкретного направления, и проверял, нет ли за ним слежки. Потом направился по улице деи Трионфи, чтобы как можно скорее выбраться из Рима. Он понимал, что милицию Франческетто уже подняли по тревоге. Бегство графа из церкви Святого Духа должно было всколыхнуть давнюю неприязнь папского сынка.

Ярость Франческетто этим не ограничилась. В придачу к потере четверых людей он еще и уронил себя в глазах аретинского сборщика податей, который даже осмелился потребовать с него обратно пятьсот дукатов. Когда-то Франческетто заставил его оплатить операцию по поимке Пико, и теперь изловить графа стало для него делом чести. С капитанами он разобрался просто: пятьдесят дукатов тому, кто найдет беглеца, и по столько же плетей каждому, если до вечера тот все еще будет на свободе.

Охота началась с большим шумом в доме гостеприимного кардинала Росси, где жил граф делла Мирандола. С мечами наголо гвардейцы взяли штурмом здание, застав врасплох слуг и домочадцев, а также поэта Джироламо Бенивьени, который был немедленно арестован. Впрочем, не столько за дружбу со сбежавшим философом, сколько за то, что его застали в момент противоестественных отношений с пятнадцатилетним пажом самого кардинала.

Командир отряда велел тут же уведомить Франческетто Чибо. Он знал, что это чрезвычайно распространенное преступление с недавних пор было занесено в список особо тяжких буллой «Summis Desiderantes», и, учитывая место, где все произошло, и известность мужеложца, не желал брать на себя ответственность. Как светская рука церкви Чибо обладал властью оштрафовать, выпороть и даже убить без суда тех, кто практиковал «поцелуи в задницу», если они оказывали хоть малейшее сопротивление. Таково было предписание.

Франческетто явился на площадь Фико, когда уже начало темнеть. Гвардейцы на конях прокладывали себе путь сквозь толпу любопытных. Особо злостных им пришлось как следует стукнуть.

Дрожащий Джироламо Бенивьени упал к ногам сына Папы, умоляя о пощаде. Когда он вышел из дворца, с цепями на руках, в окружении стражи, из толпы в его белый плащ полетели комья грязи, но поэт этого даже не заметил. Он машинально бормотал молитвы, а мыслью обращался к башне Нона, явно его ожидавшей.

Франческетто испытывал некоторое удовлетворение. Охота прошла не совсем впустую.