Проклятый манускрипт - Филипп Ванденберг Страница 22

Такое внезапное проявление признательности показалось Афре очень неожиданным. Не зная, как реагировать, она опустила руки, а голову повернула в сторону. Девушка чувствовала крепкое мужское тело и сильные мужские руки, обнимавшие ее. И хотя она тысячу раз клялась себе в том, что никогда в жизни не будет с мужчиной, Афра не могла отрицать, что ей было очень приятно. Она сдалась и прижалась к нему — в то мгновение длиною в вечность, когда Ульрих фон Энзинген обнял ее и не отпускал.

Позже Афра спрашивала себя: сколько же длилось это объятие, которое должно было сыграть в ее жизни ключевую роль. И она не смогла бы ответить, были ли это секунды, минуты или часы. Время было бессильно. Этой ночью она вернулась домой, окрыленная не изведанным ранее чувством, смущенная и сконфуженная.

Весть о нападении на архитектора распространилась на следующий день со скоростью пожара. Мастер Ульрих назначил за поимку преступников сто гульденов. Но хотя стража прочесала все уголки города, где собирались подозрительные личности, поиск не дал результатов. Всех также очень сильно взволновало известие, что именно Афра, трактирщица, спасла архитектору жизнь. Что, спрашивается, делала девушка в полночь на лесах?

Некоторые жители Ульма подозревали, что инициатором покушения на архитектора был епископ Ансельм Аугсбургский. Говорили, что он не может смириться с тем, что из-за Ульмского собора его собственный оказывается как бы в тени. Другие говорили, что встречали двух бенедиктинцев, проповедовавших о падении христианской веры и называвших устремленный в небо собор, строившийся по ту сторону Рейна, не иначе как проявлением высокомерия. Говорили, что они ведут учет неканоническим строениям, которые хотят разрушить с помощью своих молитв или применения механической силы.

Горожане Ульма разделились из-за строительства собора на две партии. Одни по-прежнему считали, что мастер Ульрих должен продолжать строительство собора, равного которому нет во всей стране. Вторая партия придерживалась мнения, что такой огромный дом Бога свидетельствует скорее о чванливости и гордыне, чем о благочестии горожан. Мол, на те деньги, что богатые патриции потратили на строительство собора, можно было бы совершить массу добрых дел и помочь многим людям.

С тех пор как распространился слух о том, что Ульрих хочет построить еще один этаж, горожане с опаской поглядывали на верхнюю галерею нефа. Уже третий раз по сравнению с первоначальными чертежами надстраивался собор. Неужели же Бог и все святые отвернулись от этого мастера Ульриха?

Каждый вечер перед наступлением темноты люди собирались на большой площади перед собором, и начинались ожесточенные дискуссии. И постепенно росло число тех, кто требовал, чтобы Ульрих фон Энзинген не перегибал палку и наконец начал стелить крышу над нефом. Такое настроение вызвало немалое беспокойство среди старших рабочих, особенно оно возросло после того, как одного из них оплевали, облили смолой и закидали тухлыми яйцами.

В один из таких напряженных вечеров, когда противники и сторонники строительства яростно спорили друг с другом, на площади образовалась толпа и люди начали скандировать:

— Мастер Ульрих, спускайся вниз! Мастер Ульрих, спускайся вниз!

В принципе, никто не рассчитывал на то, что нелюдимый архитектор пойдет на поводу требований толпы. Но тут толстуха, известная своим громким голосом, протянула руку и закричала:

— Там! Вы только поглядите!

Все взгляды устремились на верхнюю платформу строительных лесов. Крики смолкли. С открытыми ртами все следили за статным мужчиной, который, словно паук по паутине, спускался вниз по лестницам. Один старик негромко воскликнул:

— Это он! Я его знаю! Это Ульрих фон Энзинген!

Спустившись вниз, мастер быстро пошел по направлению к необработанному тесаному камню, лежавшему у северной стены нефа. Одним движением Ульрих вскочил на камень и уверенно посмотрел в толпу. Было тихо, слышалось только карканье ворон над высокими лесами.

— Слушайте меня, граждане Ульма, граждане этого великого гордого города! — Мастер Ульрих скрестил на груди руки, и это движение еще больше усилило ощущение непредсказуемости, исходившее от него.

А сбоку, неподалеку, так, чтобы ее присутствие не осталось для него незамеченным, среди слушателей стояла Афра. Голова ее горела, словно девушка засунула ее в печку. Со времени той странной встречи в хижине она больше не видела мастера Ульриха. То происшествие смутило ее, и она все еще страдала от этого. Нет, не то чтобы она испытывала боль или сожаление, напротив. Все внутри нее горело от неуверенности, ее чувства словно бы раздвоились.

Афра не знала, смотрел ли он на нее или просто в никуда, когда начинал свою речь.

— Когда вы, граждане Ульма, тридцать лет назад приняли решение о том, что на этом месте должен стоять собор, достойный вашего города и его жителей, мастер Парлер пообещал вам, что окончит его строительство на протяжении человеческой жизни. Все замечательно. Человеческая жизнь — для каждого из вас это долгий срок, а для собора, достойного так называться, это мгновение. Древние римляне, которые до сих пор являются примером для нас, любили одну поговорку. Послушайте: Tempora mutantur nos et mutamur in illis. Это означает: времена меняются, и мы вместе с ними. Таким образом, со временем меняюсь я, меняетесь вы. То, что тридцать лет назад нам очень нравилось, сегодня вызывает только сочувствие. А иногда все происходит совершенно наоборот. Разве не правда, что этот собор, который стремится к небу у вас на глазах, прекраснее, великолепнее и чудеснее, чем тот, который тридцать лет назад начинал строить мастер Парлер?

— Тут он прав, — крикнул богато одетый купец в шапке набекрень.

А старик с белой бородой и мрачным взглядом ядовито проговорил:

— Было бы еще лучше, если бы то количество денег, которое поглощает наш собор, не было бы столь очевидно. Я уже начинаю сомневаться, что высота нашего собора — во славу Божью.

Старика поддержали многие, и он купался в лучах недолгой славы, которой был обязан своей речи. Он запрокинул голову назад, и его борода стала торчком. Наконец он добавил:

— Мастер Ульрих, мне кажется, что слава Божья вам скорее безразлична. Гораздо больше вас интересует собственная слава. Иначе как объяснить то, что у собора уже девять этажей вместо запланированных пяти?

Тут мастер Ульрих показал пальцем на старика и крикнул:

— Как твое имя, горлопан? Назови его громко, чтобы все слышали.

Старик заметно испугался и несколько неуверенно ответил:

— Я — красильщик Себастиан Гангольф, и я не позволю вам называть меня горлопаном.

Стоявшие вокруг одобрительно закивали.

— Неужели? — едко заметил Ульрих. — Тогда лучше бы ты был поосторожнее в выражениях и не говорил о вещах, в которых ничего не понимаешь.

— Да что тут понимать, — вмешался франтовато одетый юноша. Его звали Гульденмунт, он был одет в броскую, длинную, до икр, накидку и был похож на члена городского совета. Но больше всего бросались в глаза его высокомерные манеры. Таких, как он, в Ульме было немало — молодых людей, унаследовавших отцовское дело, которым было нечего делать, кроме как тратить наследство отца.