Родимые пятна - Сара Дюнан Страница 22

— Просто у меня с ними очень мало общего.

— Но ведь и ты, как и все они, делаешь деньги.

— Это кто сказал? Кэт Вульф или Колин Чамберс?

Моя сестрица сморщила нос — типичная ее гримаса. В детстве я называла это тухлым видом.

— Тебе, Ханна, всегда изменяло чувство юмора, когда тебя поддразнивали. Знаешь, иногда мне хочется, чтобы ты проявляла к Колину больше внимания. Он не так уж поглощен добыванием денег, как ты считаешь.

Я улыбнулась.

— Да уж… Ну, ты ведь меня знаешь. Я вся в папу. Не хочется признавать, что кто-то достаточно хорош для моей дорогой сестрички.

— Ты хочешь сказать, что предпочла бы видеть на его месте Дэвида?

Дэвид, единственный мужчина — кроме, естественно, Колина, — которого она приглашала в свое время домой на семейные ужины, университетский преподаватель с весьма экстравагантным вкусом в одежде и обостренным чувством юмора. Он обладал явно завышенной самооценкой, но очарования, харизматичности, как теперь говорится, в нем было гораздо больше, чем в Колине. Кэт покачала головой и продолжила:

— Поверь мне на слово, это было бы намного хуже. Ты ведь знаешь, что говорят о хороших любовниках? Они становятся плохими мужьями и никуда не годными папашами.

Да уж, и все премудрости Конфуция разбиваются о рождественскую хлопушку, то бишь сказочку. Она, должно быть, заметила выражение моего лица и, как бы оправдываясь, проговорила:

— Я знаю, это звучит ужасно, но так оно и есть. Поверь мне, я встречала женщин, которые вышли замуж за своих любовников, и ничего, кроме боли сердечной, это им не принесло. А с Колином я спокойна. И потом, он действительно любит детей.

Великолепная моя Кэт, женщина вечно вожделеет мужчину и бежит от него. Может, ей просто нужно было освободиться от власти чувственности— собственной или чьей-то еще? Потому она и выбрала Колина? Хорошие мужья и любящие отцы. Она права, конечно. Однако слова ее ужасали не меньше, чем безответный вопль погребенного заживо. А я в глубине души все еще воспринимаю секс как подросток. Так что, сестричка, благодарю покорно, но уж лучше иметь просто хорошего любовника. Кэт сказала бы, что это связано с моим иррациональным отвращением к домашнему очагу и что оно в конце концов превратит меня в копию моей матери. Я бы удивилась, если бы и Кэролайн Гамильтон не думала о том же. У нее была возможность видеть двух разных матерей и выбрать для себя один из двух кошмаров. Но она, как видно, предпочла любовника, который, во всяком случае, не станет претендовать на роль хорошего мужа и любящего отца. Но бедная, бедная Кэролайн…

Кэт провела рукой у меня перед лицом.

— Эй, ласточка моя. Где ты?

— Что?.. Ой, прости, я задумалась…

— Ну, ничего, бывает… Не переживай. Я совсем заговорила тебя. Даже не спросила, что слышно насчет твоей маленькой исчезнувшей танцовщицы.

Как многие родственники, мы виделись довольно редко. Я даже не была уверена, стоит ли мне откровенничать. Снизу доносился звон приборов и блюд. Колин, должно быть, ожидает ее. Но родственная близость дороже бутылки сомюра, а мне так необходимо было с кем-то поговорить. Мы присели на верхней ступеньке лестницы, совсем как те маленькие сестрички, подслушивающие, что говорят внизу родительские гости, и мотающие, как говорится, себе на ус байки взрослых. Кэт расстроилась куда больше, чем я ожидала.

— О, Ханна, что за ужасная история! — Она немного помолчала, не глядя на меня, и потом договорила: — Господи, бедная девочка! Как ты думаешь, что с ней случилось?

— Кто знает… Очевидно, она просто почувствовала, что не сумеет со всем этим совладать.

— Тридцать пять недель! Нет, я не в силах поверить! Слишком большой срок для подобных решений. Ведь дитя уже готово было родиться. Нет, как хочешь, а я не верю, что это самоубийство. Тут что-то не так. Ее явно кто-то погубил. Я не понимаю, как женщина способна убить себя на восьмом месяце беременности.

— Но она это сделала. Даже оставила предсмертную записку.

— Что в ней сказано?

Я полностью привела текст записки. С минуту Кэт молчала, и я заметила на ее глазах слезы.

— Прости, но я все равно не могу поверить… А я, не желая того, все же сравнивала свою милую Кэт, живущую в собственном доме, с мужем, поутру подающим ей в постель чашечку чая и оклеивающим обоями детскую комнату, и Кэролайн, которая тащит по берегу хмурой реки единственную свою собственность — восьмимесячный живот, тащит и тащит его на подламывающихся балетных ножках, и рядом нет никого, кто взял бы ее за руку и отвел домой.

— Вероятно, Кэт, все это оказалось для нее непереносимой тяжестью. У нее ведь никого не было. Одна как перст.

— Да я не о том говорю, Ханна! Как ты не поймешь! — В ее голосе вспыхнуло негодование. — Раньше, может быть… Два месяца, ну три… Но восемь месяцев— это нечто такое… Тебе трудно понять, но я-то знаю, что это значит. Ты уже вовсю общаешься с ним, он тебе даже по-своему отвечает, ты чувствуешь, что он тебя слышит… Б этом-то все дело. Поверь, что перед родами тебе самой не так страшно, как думают окружающие. Страшно, конечно, но это не тот страх, и даже если тот, слишком поздно что-нибудь изменить. Знаешь, ведь под конец беременности даже мужчина не имеет никакого значения. Остаешься только ты и дитя. И дитя в этот период не может позволить тебе убить себя и его. — С минуту она молчала, потом покачала головой и продолжила: — Даже не знаю, как это объяснить… Появляется какая-то апатия, и она будто сковывает тебя в последние несколько недель, существуешь будто в подвешенном состоянии. Ты просто ждешь, вы оба ждете. Не знаю, как еще можно описать это все… Знаю только, что как бы ни были плохи дела, я просто не верю, что она могла сама сделать это, что бы там ни говорилось в ее записке.

Для Кэт это был долгий монолог. Я промолчала. Мне вспомнилось, что сразу после рождения Эми она пыталась объяснить мне свои ощущения. Мол, будто с нее содрали кожу, так что теперь все ощущалось сильнее, и боль была сильнее, но что, в общем, это всего лишь боль материнства, которую исцеляет явившийся младенец. Я испытывала чуть ли не отвращение от этой ее боли. Будто она пережила за меня все ощущения, не оставив возможности пережить все самой. Старшие сестры. Кому они нужны? Однако вы все равно слушаете их. Но кто я такая, чтобы утверждать, что она знает о Кэролайн Гамильтон меньше, чем какой-нибудь полицейский или следователь мужского пола. Или бездетный частный сыщик. Опять эта непреодолимая граница…

— Кэт? — поднялся голос Колина из общего шума внизу.

Она будто очнулась, тихо вздохнула и отозвалась на зов мужа:

— Да, Колин, я здесь. Сейчас иду. — Повернувшись ко мне, она сказала: — Прости, я понимаю, материнский инстинкт совсем не то, что может помочь в работе детектива. Но ты сама спросила…

— Да, — сказала я, ибо она была права, я сама спросила.