Русская семерка - Эдуард Тополь Страница 22

Глубоко затянувшись сигаретой и выпустив дым, княгиня посмотрела сквозь дым на Джуди и сказала:

– Человек, которого мы с вами вывезем из России, – мой внук. Я не хочу, чтобы он жил там. Я хочу, чтобы он жил здесь. Но из России нельзя вывезти человека в чемодане. Оттуда вообще уже семьдесят лет, как не так-то просто уехать. Поэтому мне нужны вы.

– Для чего?

– Вы выйдете за него замуж. Фиктивно, конечно. Все расходы по разводу я беру на себя.

Джуди внимательно посмотрела на нее. Нет, эта русская не сумасшедшая. Она просто богатая наглая тварь. Пытается купить ее, как проститутку на улице!..

– Только подумай, крошка! – снова подалась всем телом вперед Элизабет. – Мы будем ходить по Москве! Будем кататься на русской тройке! Пойдем в Большой театр!..

– Остановите машину! – повернулась Джуди к шоферу и взялась рукой за дверную ручку. Но шофер продолжал ехать на полной скорости в густом потоке машин.

– Остановите машину! – нервно сказала Джуди княгине.

– Сейчас… – спокойно посмотрела на нее княгиня. – Но прежде, чем вы выйдете отсюда, сосчитайте до десяти и подумайте. Я предлагаю вам бизнес. Вы талантливая девочка, я читала вашу курсовую работу по Чехову. Не знаю, вы вычитали это где-нибудь или додумались сами, но мне тоже кажется, что Чехов был больше разрушителем человеческой личности, чем гуманистом. Как бы то ни было, вы талантливая девочка и вам нужно учиться, а не работать в «Макдоналдс». Вам нужны деньги, чтобы окончить университет, а мне нужен мой внук.

– Я не проститутка. Остановите машину.

– Никто не говорит, что вы должны с ним спать. Я говорю о простой и честной сделке.

Джуди пытливо посмотрела ей в глаза. Несколько минут назад эта старуха казалась ей почти феей, явившейся к ней, Золушке. Фея вселила надежду, поманила на бал, но оказалось, что это никакая не фея, а просто сводня. И Джуди тут же возненавидела ее за это.

– Честную сделку?! А своей дочери вы могли бы это предложить? – с холодным сарказмом сказала Джуди.

Княгиня выдержала ее взгляд, спокойно повернулась к шоферу:

– Остановитесь.

Шофер круто свернул к тротуару, останавливая лимузин у перекрестка 44-й и Бродвея.

– Таня, подожди! Джуди, детка, ты не понимаешь!.. У Тани нет дочки! – запричитала расстроенная Элизабет. – У нее никого нет! У нее всех убили большевики! Таня, объясни ей!

Но Джуди уже выходила из машины.

– Бай! – сказала она и с силой захлопнула дверцу, шагнув в мокрую снежную лужу.

Лимузин мягко отчалил от тротуара и, мигая правым красным фонарем багажника, исчез в потоке машин и пелене падающих снежных хлопьев.

Джуди быстро, не разбирая дороги, зашагала вниз по Бродвею. «Смок, смок…» – негромко сказал ей встречный черный парень в непромокаемой темной куртке с поднятым капюшоном. Джуди зло прошла мимо, ступила на мостовую и тут же отпрянула от оглушительного гудка такси, промчавшегося в дюйме от ее лица. Шофер обернулся к ней, что-то крича и показывая поднятый вверх указательный палец.

– Фак ю! – громко крикнула ему Джуди.

Так громко, что какая-то старуха оглянулась на нее и сокрушенно покачала головой.

Но Джуди не видела этого. Она стремительно шла по Бродвею, разбрызгивая снежную жижу вконец промокшими сникерсами и не ощущая слез на мокром от снега лице. Фак ю! Фак йор 50 тысяч! Фак йор Чехова, вашего Гоголя и вообще все на свете!

Громко лязгнула створка двери, в вагон вошел мужчина в черной железнодорожной форме и быстро пошел по проходу в другой конец вагона, за ним шумно протопали три подростка в куртках с металлическими нашлепками и с голыми цыплячьими шеями, а рядом с Таней и Джуди уже нависала жещина в железнодорожной форме, с какими-то щипцами в руках…

– Ваши билеты…

– Вот, пожалуйста… – Таня поспешно протянула ей два картонных билета.

Женщина тут же прокусила картонки щипцами, вернула их Тане и загородила путь вскочившему и двинувшемуся к выходу мужику, спавшему через проход:

– Стой, куда?

– Мне сходить…

– Билет!

– Схожу я! – он попробовал проскочить мимо нее к выходу, но она схватила его за рукав и с неожиданной силой швырнула вперед так, что он чуть не упал в проходе.

– Билеты надо покупать, а потом сходить! Пошли, пошли! – и она стала грубо толкать его вперед, к группе подростков и второму контролеру.

– А че толкаться? Че толкаться – огрызался мужик, идя все же туда, куда толкала его контролерша.

Прокусив щипцами билеты у остальных пассажиров, контролерша и контролер подтолкнули у выходу арестованных безбилетников-подростков и мужика, и двери за ними закрылись.

Таня и Джуди переглянулись. Таня расстегнула узкое в груди пальто, откинулась на спинку сиденья. За окном стремительно проносились какие-то кирпичные заборы, заснеженные пустыри-дворы у длинных разнокалиберных строений, пятиэтажные жилые дома, скопления грузовиков и советских «фиатов» у железнодорожных шлагбаумов, красные выцветшие транспаранты «МИРУ – МИР!»

– Станция Яуза, – сказал над их головами все тот же железный радиоголос. – Следующая остановка – Лосинка.

Поезд постоял с полминуты в тишине у обледенелой платформы с надписью «ЯУЗА», затем снова дернулся и пошел, набирая скорость. Серые и коричнево-бордовые кирпичные постройки московского пригорода сменились пустынными полями, покрытыми искрящимся на солнце снегом. За ними были узкие коридоры леса. Тане вдруг показалось, что она снова едет в то жуткое прошлое, в ту январскую дорогу 1919 года. Господи, не надо воспоминаний! Не надо, прошу Тебя! Тогда тоже был снег, солнце, лес и вдруг – резкая остановка, визг тормозов, пулеметные очереди, звон разбитых окон, крик, падающие с полок люди, небритые рожи ворвавшейся в вагон банды с красными лентами на шапках. Отца, как и всех остальных мужчин, схватили сразу, их выбрасывали из вагонов на снег, под откос, снимали с них шубы, пальто, сапоги и валенки и расстреливали тут же, под окнами, под жуткие крики женщин… мама, дико крича, заталкивала Аню, Катю и Таню под нижние полки вагона и пихала туда же какие-то чемоданы и баулы, чтобы прикрыть ими дочерей… в последний момент она сунула Тане в левый фетровый валенок мешочек со своими драгоценностями – кольца, серьги, бабушкин кулон, колье… но уже шли по вагонам пьяные от крови солдаты в лаптях, и всех, всех, всех гнали штыками к выходу, тащили из-под полок чемоданы, женщин, девочек, и сбрасывали с поезда, и волокли под вагоны, срывая с них одежду, и насиловали тут же, на замерзших, заледенелых шпалах… и маму, и Анечку, и Катеньку, и… Господи, Таня и умирая будет помнить, как мама кричала: «Убейте! Умоляю, убейте!»… и этот штык у собственного горла, и два стальных передних зуба на небритом лице ее насильника, и ледяные шпалы под голой спиной, и разрывающую боль внизу живота… А потом… а потом… а потом была тишина, ледяная тишина, снег на ресницах и на голом окровавленном животе… что-то тупое и давящее в левом валенке… Как она выжила? Почему ее не дострелили? Забыли? Решили, что она уже умерла? Спешили угнать поезд с награбленным барахлом? На железнодорожном пути, на всем его протяжении длиной в двадцать пять вагонов, валялись голые окровавленные трупы, разбитые пустые чемоданы и рваное женское батистовое белье… Вдали от Тани стояла ручная дрезина, и старик – железнодорожный обходчик – шел от трупа к трупу и снимал с кого шерстяной носок, с кого кальсоны… С папы он снял кальсоны, а с мертвой Кати – маленькие фетровые валеночки и окровавленные шерстяные чулочки…