Смерть под аплодисменты - Чингиз Абдуллаев Страница 22

Он никогда не любил альфонсов. Хотя ради справедливости стоит отметить, что с такой ухоженной и сохранившей свою красоту женщиной, как Ольга Сигизмундовна, он бы и сам с удовольствием встречался. Или к его безжалостному отношению к Шункову примешивалось и некоторое чувство зависти к молодому актеру, сумевшему стать любовником такой роскошной женщины? Наверное, да… Но он не решался себе в этом признаться, хотя отдавал отчет, что эта холодная и наглая женщина ему понравилась. Он даже представлял себе, какой она может быть во время интимных встреч.

– Мы с ней близкие друзья, – сознался Шунков, – но это не тайна. Об этом знают все в театре. Мы иногда даже уезжаем вместе после репетиций, а в январе этого года были с ней в Швейцарии. Муж не сумел поехать, и полетел я – в качестве «друга семьи».

– И муж нормально к этому отнесся?

– По-моему, даже с юмором. Он не ревнивый человек, скорее наоборот. Он понимает, что она настоящая актриса и нуждается в таких встречах.

– Это она так вам сказала?

– Да, – выдохнул Шунков. – Она поразительная женщина, честное слово! Иногда ведет себя так, словно ей двадцать и она намного моложе тебя. Но чаще держится как моя мама, и это меня всегда немного раздражает.

Дронго удержал себя от желания кое-что уточнить. Это никак не было связано с его расследованием. К тому же рядом сидел Эдгар, который сразу поймет этот болезненный интерес. Поэтому эксперт задал совсем другой вопрос:

– Кто еще, кроме Шаховой и Бурдуна, не любил Натана Леонидовича в вашем театре?

– Я бы не сказал, что его не любили. Скорее побаивались и недолюбливали, – сказал Шунков, – так будет правильнее. Молодые считали его чересчур заносчивым. Он часто вел себя как живой памятник. И еще волочился за молодыми девочками. Все шутили, что в театре каждая девочка должна пройти ЭЗО, прежде чем выйти на сцену. ЭЗО – это сначала Эйхвальд, затем Зайдель, а уже потом нужно еще и получить одобрение Ольги Сигизмундовны.

– Но я слышал, что Зайдель позволял себе отбивать молодых актрис даже у вашего главного режиссера? – спросил Дронго.

– Откуда вы знаете? – усмехнулся Шунков.

Столик, за которым сидели его друзья, начал скандировать его имя, призывая актера вернуться обратно.

– Рогаткина была благосклонна к Зайделю? – уточнил Дронго.

– Возможно. Я свечу не держал, – грубо ответил Шунков, – хотя все считали ее дамой Эйхвальда. Он поэтому и дал ей роль Офелии в своем спектакле. Но возможно, что Зайдель его опередил. Не могу точно сказать. Хотя, как мужчина, Зайдель был куда как привлекательнее нашего режиссера. Но это мое чисто субъективное мнение.

– Понятно. А кто был среди друзей Зайделя? Или у него не было друзей в вашем театре?

– Друзья у него были. Догель Марк Давидович. Потом Сказкин, с которым он вместе учился. Еще Шурик Закусов. Над его фамилией смеется весь театр. Такая сочная фамилия к хорошей выпивке.

Шункова продолжали громко звать.

– Идите, – разрешил Дронго.

– О нашем разговоре никому не сообщать? – спросил Шунков на прощание.

– Можете сообщать, – разрешил Дронго, – это уже не так важно.

– Только не нужно никому посылать фотографии, – попросил актер на прощание, – я ведь вам все честно рассказал.

Шунков направился к столику, за которым сидела его компания.

– Типичный молодой прохвост, – пробормотал Вейдеманис. – Про Воланда никогда не слышал, зато знает, как устраиваться в жизни.

– Сейчас такое время, – рассудительно произнес Дронго, взглянув на часы. – Если поторопимся, то успеем к окончанию спектакля в театре. Там сегодня заняты сразу трое наших героев.

– Поедем, – согласился Вейдеманис. – Судя по всему, у Зайделя было много проблем в этом театре и многим он действительно не нравился.

– Пока у нас нет никаких зацепок, – огорченно заметил Дронго. – Надеюсь, что сегодня вечером мы что-то узнаем.

Они расплатились и вышли из ресторана. Уже в салоне автомобиля Дронго позвонил Нине Владленовне.

– Скажите, кто первый сообщил вам о смерти супруга? Возможно, вы помните, кто именно позвонил.

– Конечно, помню. Марк Давидович. Он позвонил и сообщил о том, что случилось в театре.

– Но он не оставался в театре до окончания спектакля. Ведь Полония убивают в самом начале спектакля. Кто сообщил ему о смерти вашего мужа?

– Не знаю. Я не спрашивала. Он позвонил и заплакал прямо в трубку. И я сразу все поняла.

– Извините, – пробормотал Дронго.

Он убрал телефон в карман, мрачно глядя перед собой.

– Если бы следователь не был полным идиотом, он должен был проверять не инвентаризационную книгу театра, в которой указаны заточенные и незаточенные рапиры, а структуру металла в этих рапирах, – зло сказал он, – и тогда можно было бы установить, откуда взялась чужая заточенная рапира. А сейчас, чтобы найти, откуда она попала в театр, нужно будет проверить все клубы фехтовальщиков.

– В десятимиллионном городе, – уточнил Вейдеманис. – Ты же знаешь, что это просто невозможно.

– Пожалуй, невозможно. Именно поэтому наша задача кажется мне такой трудной, – признался Дронго. – Нужно не только вычислить организатора этого убийства, но и найти доказательства его вины, что практически очень сложно.

Они подъехали к театру. Дронго вышел из машины.

– Я поставлю машину на стоянку и подойду, – сообщил Вейдеманис.

Дронго согласно кивнул и направился к служебному входу, чтобы войти в театр. И неожиданно перед ним выросли сразу три незнакомых человека. Они вышли из припаркованного рядом «шестисотого» «Мерседеса». Трое мужчин. Один был чуть выше среднего роста, рыжеватый, с вытянутым носом, толстыми губами и светло-голубыми глазами. Он был одет в дорогой серый костюм в полоску и светло-голубую рубашку. Двое других были похожи на обычных телохранителей, одетых в темные костюмы и темные рубашки.

– Это ты Дронго? – спросил рыжий. Судя по его голосу, ничего хорошего от него нельзя было ожидать. Тем более если ночью к вам обращаются на «ты». Двое других надвигались с разных сторон. Дронго оглянулся по сторонам, отступая к стене, чтобы иметь защищенный тыл.

– В чем дело? – спросил он.

– Это тебя называют Дронго? – снова напористо спросил рыжий, сделав шаг к нему.