Диадема Марии Тарновской - Ольга Баскова Страница 22

Качановка, 1898 г.

Мария шла по аллее к пруду, прислушиваясь к шороху гравия. Густые кроны дубов бросали тень на дорожку, в этом царстве старых замшелых деревьев было прохладно, сюда не проникали солнечные лучи, и женщина, ежась, куталась в белую накидку.

Она прекрасно знала, что Петр побежит за ней после ужина, чтобы задать мучившие его вопросы. На ее счастье, за столом гимназист вел себя достойно, заявив, что стесненное положение семьи заставило его принять такое решение, не сказать, что для него нелегкое.

– Мужчина должен сам зарабатывать деньги, – выпалил он и покраснел. – Я намерен обеспечивать себя, как только окончу гимназию.

Несчастная госпожа Тарновская в ужасе закатила глаза, но Василий-старший остался совершенно спокойным. Он похлопал по плечу младшего сына и сказал, что такие рассуждения его отпрыска ему по сердцу. Если бы он сам в его возрасте поступил бы так же, а не вел праздный образ жизни, кто знает, может быть, его семья не дошла бы до разорения.

Когда в разговор вступил Василий-младший, на круглом лице которого явно читалась радость, Мария встала и вышла из дома, думая, что до сегодняшнего дня и не предполагала, как осточертела ей чванливая семейка Тарновских.

Она направилась к пруду полюбоваться на лебедей, которые, как белые парусники, скользили по зеленоватой воде, с усилием работая перепончатыми лапами.

Петр нагнал ее у мраморной скамейки и схватил за плечо:

– Мария, остановись. Мне нужно поговорить с тобой.

Она смахнула его руку, как назойливого паука:

– Осторожнее. Нас могут увидеть.

– Ну и пусть, – гимназист стоял перед ней, потный, красный и взволнованный, – объясни мне, почему ты меня избегаешь?

– Я не избегаю тебя. – Она опустилась на скамейку, разглядывая розовые ногти. – Впрочем, ты прав, избегаю. – Женщина подняла на него волнующие голубые глаза. – Петя, я долго думала о нас с тобой. Дорогой, мы должны расстаться.

Гимназист остановился и застыл как соляной столб. На его лице не было ни кровинки, и Мария вспомнила поговорку: «Краше в гроб кладут».

Сделав над собой усилие, Петр разомкнул непослушные губы и прошептал:

– Как расстаться? Я не ослышался?

Руки его тряслись, на тонком благородном носу выступили капли пота.

Тарновская еле сдерживала улыбку: ей не было жаль этого молодого человека. Она терпеть не могла таких – слишком благородных и сентиментальных.

– Ты не ослышался, Петя, – Мария не изменилась в лице, не смягчила голос, – ты еще слишком молод, чтобы жениться. А когда придет время, твоей избранницей должна стать невинная девушка, но никак не такая опытная и повидавшая жизнь женщина, как я. Кроме того, – она сделала многозначительную паузу, как бы собираясь с духом, – я не люблю тебя. За те дни, что мы не виделись, я поняла, что еще люблю Василия. Прощай, Петя. Я желаю тебе счастья.

Если бы с неба в пруд стали падать камни, это не так поразило бы бедного Петра, как слова, сказанные любимой женщиной, которой он доверял и с которой хотел провести всю жизнь. Ему казалось, что это дурной сон, что он скоро проснется и Мария снова прижмется к нему горячим страстным телом и прошепчет слова любви.

Петр зажмурил глаза, а потом резко открыл, с горечью сознавая, что ничего не изменилось. Они по-прежнему стояли возле подернутого тиной пруда. Равнодушные лебеди проплывали мимо, косясь на них блестящими глазами, траурные вороны каркали на деревьях, будто предрекая беду.

– Что же мне теперь делать? – прошептал он, кусая губы, и услышал равнодушный ответ:

– Что хочешь. Хоть стреляйся.

А потом она рассмеялась, и ее серебристый смех словно разрезал пополам сердце.

– Прощай, Петя! – Эти слова прозвучали откуда-то издалека. – И не будь таким сентиментальным ребенком. Таких не любят женщины.

Мария резко повернулась и пошла по аллее вдоль пруда. Гимназист хотел броситься за ней, остановить, вернуть, упасть на колючие камни к маленьким ногам и умолять о любви… Все-таки еще недавно она принадлежала ему, жила для него…

Он сделал неуверенный шаг, но гордая прямая спина любимой остановила его. Теперь эта женщина ему уже не принадлежала. Она казалась недоступной ледяной девой, и юноша со жгучей болью осознал, что между ними все кончено.

Опустив голову, он немного постоял у зеленоватой воды, а потом, как побитая собака, побрел к дому. Прекрасные уголки старинной аллеи уже не манили своей первозданностью, не привлекали, наоборот, вызывали воспоминания, которые, словно каленым железом, жгли душу. Вот этим старым деревом они любовались, говорили, что нынешняя весна по-новому одела его и что вообще все деревья убрались по-новому, посвежели, помолодели. Кажется, он сказал, что помолодел и дом, который своими распахнутыми настежь окнами словно зазывал гостей.

Но сегодня все померкло, потускнело, будто кто-то плеснул на яркую картину черной краской. Дом сразу ослеп и оглох. Открытые окна уже не казались гостеприимными – они раздражали.

На крыльце Петр увидел брата, красивого, самодовольного и богатого, и злость закипела, забурлила в жилах. Он вспомнил о пистолете, который давно купил у одного из соседей по имению. Этот старинный дуэльный пистолет стал его маленьким секретом и гордостью. Тогда Петя не знал, пригодится ли ему оружие: с ним он чувствовал себя увереннее, сильнее. Но сейчас…

Решение родилось мгновенно, и, оттолкнув брата, о чем-то спрашивавшего его, юноша бросился на второй этаж, в свою комнату.