Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной - Юлия Вознесенская Страница 21

— Кто выдвинул ваш портрет к участию в ней?

— Коллекционер Анна Юрикова из Мюнхена.

— Вы тоже живете в Мюнхене?

— Да, с тех пор, как эмигрировал из СССР.

— А в каком городе вы жили на родине?

— В Ленинграде.

— Вы женаты?

— Да.

— Ваша жена приехала с вами в Париж?

— К сожалению, она не смогла поехать со мной и на этот раз осталась в Мюнхене. Но наша жизнь на Западе еще только начинается — так что все еще впереди!

— Помоги Бог. А как зовут вашу жену?

— Наталья.

Кирэн выключила магнитофон и вопросительно уставилась на подругу.

— Да, это он, — сказала Апраксина. — А голос приятный.

— Он и сам ничего, только не в нашем с тобой вкусе.

— Мой-то вкус тут при чем?

— Ах, прости, благочестивая вдовица! Ну, нам пора идти к Толю на кофе с сосисками по-монжеронски.

— И оттуда подать знак инспектору. Предупреди меня, когда мы подойдем к дверям его студии.

Кирэн повела Апраксину по каким-то полутемным коридорам и скрипучим лестницам и в конце концов привела в длинный мансардный коридор.

— Вот здесь — обитель муз фотографических, — кивнула она на одну из дверей.

Как раз напротив двери было окно. Апраксина подошла к нему — оно выходило во двор замка. Она подергала задвижку и растворила окно, потом сняла свою алую шляпу и вывесила ее за окно, обмотав резинку вокруг задвижки.

— Все ясно, — улыбнулась Кирэн. — Сигнал поднят!

Они постучались и вошли. Фотограф Толь обитал в узкой каморке со скошенным потолком и небольшим окном, выходящим в дубовую рощу за стеной замка. Комнатка была заставлена одинаковыми школьными столами, загроможденными фотоаппаратурой, коробками, ванночками, бутылками и банками с реактивами. Посреди комнаты громоздился диван со свернутой валиком постелью, застенчиво прикрытой синим купальным халатом, а перед диваном стоял круглый столик с несколькими разнокалиберными чашками, сахарницей и банкой растворимого кофе.

— Располагайтесь, — пригласил Толь. — Сейчас я поставлю воду для кофе и сосисок.

Дамы уселись на диван, а фотограф отправился хлопотать в угол, где находились раковина с тронутым зеленью медным краном, пожелтевший от старости холодильник и небольшая газовая плита.

— У вас замечательное ателье, — похвалила Апраксина. — Уютно и ничего лишнего.

— Да, и есть свет, газ и вода. Это ведь не только ателье, но и моя квартира. Между прочим, моя первая в жизни отдельная квартира! Вот только туалет на лестнице этажом ниже, а так все прекрасно, и я всем доволен. Но, вы знаете, в Париже но многих старых домах туалеты на лестнице, так что я не жалуюсь. Нет, я не в претензии — надо же чем-то платить за счастье жить в Париже! — патетически воскликнул фотограф.

— Недавно из России? — догадалась Апраксина.

— Уже четыре года, представьте себе! — радостно объявил Толь. — Но я влюблен в Париж, во Францию и, конечно, в Монжерон. Думал ли я когда-нибудь, что буду жить в таком легендарном месте — ну прямо как король!

— Скорее уж как граф Рауль Валуа! — улыбнулась графиня.

— А! Любовник королевы Анны! — радостно воскликнул Толь. — Как же, знаю, знаю. Тощий и длинный фотограф принялся мыть кастрюльку для сосисок, сгибаясь над раковиной под прямым углом, но и в этом положении почти задевая потолок. Он при этом еще умудрялся выворачивать голову назад, чтобы одарить дам своей сияющей улыбкой в которой не хватало одного из боковых зубов.

И в этот момент в дверь постучали.

— Ага, это Костя! — ликуя, воскликнул фотограф. — Не опоздал ни на минуту! Входи, Костик!

Но в дверь вошел инспектор Миллер, в форме, застегнутой на все пуговицы, и в фуражке, надвинутой до самых бровей.

— Здравствуйте, дамы и господа. Я из полиции, мое имя…

Французский язык инспектора был так ужасен, что Кирэн фыркнула, графиня ахнула, а фотограф побледнел — но, кажется, вовсе не из-за скверного произношения инспектора, поскольку он тут же прошептал испуганно: — Ой! Полиция!

А инспектор продолжал как ни в чем не бывало:

— Я разыскиваю одного господина, и, по моим сведениям, вы можете помочь мне с ним связаться.

Бедный Толь обернулся к дамам:

— Этот человек говорит, что он из полиции, — перевел он дрожащим голосом. — Но я не понимаю, что от меня нужно полиции? Машину я не вожу, а документы все у меня в порядке.

— Успокойся, — сказала Кирэн. — Инспектор ищет кого-то другого, не тебя.

— А… Ну, тогда… В таком случае, может быть, он выпьет с нами кофе? А почему он так плохо говорит по-французски? Хуже меня…

Пришлось тут же объяснить ему, что инспектор приехал из Германии и что интересует его вовсе не фотограф Толь. Повеселевший Толь пригласил инспектора Миллера к столу, и Миллер присел на краешек дивана, потеснив постель, укрывшуюся под синим халатом.

— Я вас оставлю на минутку, господа, — сказала Апраксина и вышла за дверь. Она вернулась действительно через минуту и была теперь снова в своей мухоморовой шляпке.

Тем временем вода в чайнике закипела, и все принялись пить кофе. От сосисок дамы и инспектор отказались. За кофе быстренько договорились, что знающая немецкий Апраксина поможет инспектору вести беседу с хозяином. Она же согласилась вести запись беседы, чтобы по окончании ее Голь мог с этой записью ознакомиться и поставить свою подпись.

— Дело идет об одном несчастном случае, происшедшем в Мюнхене. По ходу нашей беседы вам станет понятно, о чем идет речь, — начал инспектор. — Ваше имя?

— Валентин Анатольевич Иванов.

Графиня удивленно подняла брови.

— Марио-Валентино Толь — это мой творческий псевдоним, — учтиво пояснил он Апраксиной.

— Марией, по-видимому, звали вашу матушку?

— О нет! Марио — это в честь ленинградского неофициального женского клуба «Мария».

— Он был у них единственным мужчиной в их подпольном феминистском клубе, — пояснила Кирэн.

— Совершенно верно, и меня даже арестовали за распространение женского самиздатского журнала «Мария». Но, может быть, это не надо записывать для полиции? Французские власти все знают о моем прошлом, а немецкой полиции это ведь знать не обязательно?

— В глазах немецкой полиции это только прибавит веса вашим словам, — успокоила его Апраксина. — Вы были в лагере?

— Нет, всего лишь в тюремной психиатрической больнице. Три года. А потом меня заставили эмигрировать.

— Из-за женского феминистского журнала?!

— Да, представьте. КГБ очень бесило, что нашелся хотя бы один мужчина, который поддержал наших феминисток. А мне их жалко было: такие смешные и ужасно смелые девчонки! И никто их не принимал всерьез, кроме меня и КГБ. Я делал для них фотографии, помогал собирать материал для журнала и распространял его. КГБ решило меня наказать — и вот я в Париже и счастлив!